Окопы под Волоколамском, вырытые в болоте, полузатопленные подпочвенной водой, которая сочится при каждом ударе лопатой. С первым морозом окопы оледенели. Отсыревшая одежда бойцов покрылась ледяной коркой. Ни одной жалобы. Люди не думают о себе. Они говорят: «Теперь немцев прижмет. До зимы не успели в Москву. Теперь их придушим».
Горе убивает только слабых. Сильные выпрямляются. Наш народ выпрямился в дни страшного испытания. Нет больше ничего личного. Личное слилось с горем и гневом народа. Одна мысль: выдержать, выстоять, победить! Я видел людей, вышедших из окружения. Они были на краю гибели, они шли с боями сквозь вражескую армию, по ночам они слышали дыхание немецких часовых и душили их голыми руками, чтобы выстрелом из нагана не выдать себя. Они голодали, питались кониной, курили высушенную картофельную шелуху. Среди них были раненые, они отказывались от помощи и бросались в атаку, прорываясь сквозь вражеское кольцо. Ноги покрылись волдырями и ссадинами. Хромая, эти люди продолжали итти на Восток. Им говорили: «Москвы больше нет. Москва взята немцами». Это было страшнее, чем раны и смерть. Они плевали в лицо тем, кто говорил о падении Москвы. Они вышли из окружения и увидели фронт под Москвой!
Теперь они снова в строю. Я пытался найти в их лицах следы пережитых страданий, и нашел лишь выражение новой, окрепшей в испытаниях бодрости. Есть такой сплав – карборундовый камень; он употребляется для обработки твердых сталей. Стачиваясь, он становится острее и жестче, обнажаются новые грани, стойкие и режущие, как алмаз. Вот свойство наших людей, нашей армии.
Отступая, она изматывает, грызет, калечит врага, напрягающего последние силы, идущего напролом, чтобы не околеть в русских снегах. Если продвижение немцев на фронтах под Москвой назвать победой, то я не знаю, что такое гибель и смерть. В двадцатидневном бою под Волоколамском бойцы Рокоссовского и Панфилова, сдерживая втрое превосходящие силы врага, уничтoжили 8 с половиной тысяч фашистских солдат. Один лишь полк майора Шехтмана, разорванный на-двое, сросшийся там, где немцы надеялись найти пустое место, в последних боях вывел из строя около двух фашистских полков. Это Гитлер называет победой? На сегодня он назначал парад своих войск в Москве. Пока-что его войскам не до парадов, им некогда, – закапывают трупы солдат в жесткую, окаменевшую от первых морозов подмосковную землю. Копая могилы, гитлеровцы озираются, – наши части перешли в контратаку. В карборундовом камне открылись новые грани. Москва сегодня в октябрьских знаменах!
Гитлер думал прорваться к Москве с помощью танков. У нас танков пока гораздо меньше, чем у немцев. Но у нас есть то, чего не имеют фашисты, – люди, настоящие люди, а не вооруженные автоматами манекены. Люди, которые не боятся ни Гитлера, ни его танков. Такие, как политрук Борисайко. Один, он выдержал бой с тремя танками. Это невероятно, и потому об этом трудно писать, слова бледнеют, мельчают, а других для этой войны еще не создано. Политрук оказался один на шоссе, когда появились перед ним три вражеских танка. От их рева можно оглохнуть. Что мог сделать один человек? Он сделал то, что считал своим долгом. Он видел, что танки могут прорваться в наш тыл, и вступил с ними в бой. Первый он подпустил на пять метров и поджег двумя бутылками с горючей смесью. Фашисты выскочили из пламени. Политрук уложил их гранатой. Противотанковой гранатой он остановил второй танк, а третий развернулся и с ревом, набирая скорость, ушел от политрука. В нем сидели манекены. Они столкнулись с настоящим человеком.
Этого у нас не отнимешь – наших людей. В них – наша победа. Побеждая страх смерти, они держат врага. Как умер в бою политрук Селезнев, комиссар батареи! На этом участке немцы оросили в наступление 80 танков и несколько групп автоматчиков. Батарея стреляла по танкам в упор. Политрук Селезнев с семью бойцами организовал отпор автоматчикам. Его ранило в правую руку, рука повисла, перешиблена кость. Бойцы кричали:
– Отходи назад, политрук! В укрытие!
Селезнев нагнулся к земле. Он поднял наган. Он взял наган в левую руку, – умеющие стрелять поймут, как это трудно. Селезнев отстреливался левой рукой. Он умер на посту, умер, как человек. Батарея отбила атаку. Манекены и здесь отступили. Это Гитлер называет победой?
Был мост. Его приказали взорвать. Саперы Игорь Смоленцев и Вениамин Юдин на виду у атакующего врага подготовили мост к взрыву. Фашистский батальон приближался. Саперы видели солдат, шедших с винтовками наперевес, офицера с железным крестом на груди. Все очень близко. В одной руке офицер держал пистолет, в другой гранату. Видеть врага так близко, и ждать, ждать, не зажигая шнура, ждать приказа командира – это не просто, на это способны немногие. Смоленцев и Юдин ждали. Приказ пришел, когда офицер вступил на мост. Юдин сидел внизу, у шнура. Смоленцев приполз к нему по рву, они зажгли шнур, слыша над собой стук кованых железом сапог, и бросились в сторону. Офицер и часть его батальона взлетели на воздух, остальные метались на берегу. Прикрываясь дымом от взрыва, саперы вышли на линию обороны, они стреляли вместе с лежавшими в засаде бойцами, они отбивали атаку. Через час им приказали поджечь другой мост. Они снова стали саперами. Они подожгли и другой мост. Немцы здесь не прошли.
Они не пройдут всюду, где нашим людям приказано выстоять. Они не прошли к Москве Карборундовым камнем обнажились новые рубежи обороны. Отходя, наша армия крепла, люди говорят только о непременной своей задаче: победить.
Это – уверенность в себе, в силах советского народа. Это – бодрость, которую люди сохранили в час самых страшных для родины испытаний. Это – уверенность в том, что наш народ победит. И он победит!