Для отместки немцы избрали другой способ, правда, менее эффективный, но куда более для них безопасный. Они сообщили в своей фронтовой газетке буквально следующее: «Русские совершили несколько неудачных попыток налета на нашу базу. За эту наглость они были серьезно наказаны. Тремя мощными нападениями наших летчиков в течение одного дня были уничтожены на своих аэродромах все русские самолеты, осмелившиеся напасть на нашу базу. Пулеметным огнем и бомбами зажжены десятки русских истребителей. Ни один из них больше никогда не поднимется в воздух. Одной крупной бомбой разбит штаб русской авиационной дивизии, где в это время происходил концерт для летчиков Южного фронта. Все они погибли. Теперь наши летчики могут безнаказанно планировать над русскими войсками».
Вскоре после того, как газетка эта попала ко мне в руки, я посетил авиачасть, летчики которой принимали активное участие в налетах на Таганрог и которая, судя по немецкой утке, была «целиком уничтожена».
Только-что окончилось совещание, на котором обсуждалась операция следующего дня. «Убитые» советские летчики сидели в небольшой комнате. Они приехали прямо со своих аэродромов после очередных полетов – в теплых куртках, комбинезонах, меховых сапогах. От чрезвычайно об'емистого их вида в комнате стало тесно. Здоровые молодые люди, слегка неуклюжие в воздушной одежде, краснощекие, сдержанно веселые, они пили чай с вкусным пирогом, который испекла для них повариха летной части. Я сел в уголке и стал слушать старых знакомых. Вот Иванов, Давидков, Маркелов, Мищенко – все живы и здоровы. Недавно получили ордена. Замечательные летчики Исаев, Фигичев, Крюков, Герой Советского Союза Локтионов, Москальчук, Середа, Сливка, Покрышкин, Семенишин – некоторые из них тут же пьют чай, другие, как выяснилось в ходе разговоров остались у своих «сожженных» самолетов, готовя их для вылета на завтрашний день.
– Все, – сказал старший начальник, – утром, значит, в воздух.
Летчики встали, и в комнате совсем не осталось свободного места. Они надели шлемы, застегнули крючки и пуговицы и шагнули в темноту, под густой снег.
Мне вспомнились ранние дни войны, когда летчики этой части принимали на себя первые удары германо-румынской авиации. У противника было тогда гораздо больше самолетов, нашим приходилось драться одному против трех, четырех, пяти... Летчики Иванова столкнулись в июне с двенадцатью немецкими самолетами, сбили восемь. Майору Орлову случалось драться с тридцатью восемью немецкими самолетами. Наших было восемь. Наши не потеряли ни одного, три сбили, остальные прогнали. На Москальчука напали четверо. Двоих сбил, двоих отогнал...
Эти люди умеют не только драться и побеждать, они умеют и умереть, как герои, не сдавая и не сдаваясь. Панасенко под Таганрогом зажгли. Он стрелял до последнего патрона. Селиверстов, на личном счету которого было одиннадцать сбитых немецких самолетов, пошел на выручку неизвестного летчика, которого клевали «Мессеры», и погиб, отдав жизнь во имя выручки товарища...
Сраженные герои не были разорваны бомбами, о которых сообщала немецкая газета, они не потеряли своих машин на земле, как хвастали фашисты. А остальные – их огромное большинство – через несколько дней после своей «гибели» написали на ясном советском небе увесистое опровержение на брехню немецкой газеты. Лишь в боях за Ростов они уничтожили 31 самолет, 20 танков, 703 автомобиля, 53 орудия, 9 цистерн, 4.000 солдат и офицеров...
Вряд ли немецкая фронтовая газетка перепечатает эти цифры. Впрочем, читатели ее – немецкие солдаты – и так не поверили сообщению об «уничтожении всех советских самолетов и гибели всех русских летчиков». Советские летчики Южного фронта, героически сражающиеся с первых дней войны, ежедневно летают над германскими позициями и тылами, обстреливают их, бомбят, повергают фашистских вояк в страх, зажигают в воздухе дымные факелы, для которых наилучшим материалом служат «Мессершмитты», «Юнкерсы», «Хейнкели» и прочая продукция германской авиационной промышленности.