.

Здесь были немецкие газеты, журналы, письма. Повидимому, мешок был отправлен из какого-то почтового узла юго-западной Германии. На корреспонденции штемпеля — «Гейдельберг», «Штутгарт», «Карлсруэ» и других близлежащих городов и селений.

Некоторые письма — это напечатанный стандарт. Фашистская группа в Карлсруэ в литографированном письме сообщает ефрейтору Флекенштейну (№26129В), что фашистские гаулейтеры провели среди населения «сборы на улицах», «сборы в домах», «сборы ботинок» и т.д. Грабители в тылу хвастаются перед грабителем, находящимся на захваченной территории. Особенно удачно прошли, оказывается, «сборы бутылок»: уже собраны 12 тысяч бутылок из-под вина и ликера. «Их еще нужно наполнить», — сообщают ефрейтору: он получит из Карлсруэ порцию немецкого вина, если ранее того он не получит своей порции русского свинца.

Они заслуживают этого, каждый, кто, как разбойник, ворвался в наш дом. Заслуживают и многие из тех, кто остался в тылу и гонит оттуда других на разбой. Таков некий Михаэл Карль, повидимому, чиновник, проживающий в Гейльбронне, на Гетештрассе, 43. Он утешает обер-фельдфебеля Карла Pay (№226129А) тем, что огромные потери германской армии неизбежны. Герр Карль не удивляется этим потерям. Он даже считает, что игра в общем стоит свеч.

«Мы должны помнить, — пишет он, — что славянин — это врожденный преступник. Поэтому необходимо будет восточные области крепко держать в наших руках. Это означает, что необходимо будет содержать гарнизоны не в границах старой империи, а далеко, далеко на Востоке. Чиновники и офицеры расселятся там. Это будет небывалого масштаба политика восточных пространств. И естественно, промышленники также будут принимать в этом большое участие».

Какие замечательные возможности для грабежа! Но, по-видимому, герр Карль не очень уверен, что это вдохновляет обер-фельдфебеля, над головой которого рвутся снаряды.

«Я могу себе представить, — пишет он, — что вы, дорогой герр Pay, мало разбираетесь в такого рода соображениях, так как вы и ваши товарищи больше всего хотите закончить трудную войну. Но вы должны понять, что мы на родине размышляем, каким образом использовать это грандиозное событие войны».

Ему не терпится, этому фашистскому чиновнику, размышляющему о том, как бы стать генерал-губернатором на нашей земле. Не терпится и Альфреду Графу, хозяину крупного издательства в Эттингене (Вален).

На бланке своей фирмы он пишет унтер-офицеру Виктору Граф (№26129Е): «Мы думали, что вы уже в Москве». Этакое разочарование!

Но герр Граф сам себя утешает: «Пока мое письмо дойдет до тебя, уже настанет рождество, и я надеюсь, что вы уже будете в Москве и сможете опрокинуть представление, что Наполеон шел по этому пути и плохо кончил».

В отличие от Наполеона унтер-офицеру Виктору Графу не удалось побывать в Москве. Как кончил Граф, мы не знаем. Не сейчас, так потом он все равно попадет на мушку.

Рихарда Бруккера, хозяина мебельной фабрики в Кенингсварте, тоже поджидало разочарование. 26 ноября он писал своему зятю ефрейтору Максу Дирлу: «Мы надеемся, что ты очень скоро вернешься домой, так как сегодня сообщили, что под Москвой мы разбили врага».

В другом письме, извлеченном из мешка, какая-то женщина брызжет грязной геббельсовской слюной. Она пишет унтер-офицеру Шнейдеру: «Вы имеете дело со страшным противником, которого нужно причислить к полудикарям». Она уверена в том, что «русские поедают своих собственных людей и кроме того они жрут червей». Другая женщина уверяет, что русские это «цыганский народ».

Эти немецкие дуры начитались геббельсовской брехни и еще верят ей. Но война уже начинает прочищать немецкие мозги. Когда немца бьют по голове, он начинает лучше думать.

Сквозь стандартные расспросы о здоровье, о погоде, сквозь сообщения о мелочном быте проникают уныние и растерянность немецкого населения. Пишут обычно с оглядкой на цензуру. «Молчание — золото», — пишет унтер-офицеру Вилли Руппу (№26126В) его жена. И все же они не могут сдержаться, чтобы в какой-то форме не выразить настроения и мысли, далеко не соответствующие официальной фашистской трескотне.

В конце ноября, когда писались эти письма, германская армия еще рвалась к Москве. Но уже тогда многие в Германии не верили ни сообщениям о «молниеносной» победе, ни обещаниям о предстоящем «взятии» Москвы.

«Война в России принесла много страданий и нищету, и все еще конца не видно», — писала 24 ноября Зигфриду Линдеру его жена. «Вы мне писали однажды, что Москва тоже скоро падет, но дело, оказывается, идет вовсе не так, как это казалось. Война становится бесконечной».

Фашистские правители скрывают от населения положение на фронтах, скрывают огромные размеры потерь германской армии. Но шила в мешке не утаить. Почти в каждом письме имеются указания на большие потери. «У нас много семейств в трауре», — сообщает из Гейдельберга Елизавета Линдер своему мужу — ефрейтору, находящемуся на Восточном фронте.

Из Карлсруэ Игард Герстле писала 25 ноября: «Вторая дивизия Рейхенау прибыла обратно в весьма уменьшенном виде... Здесь мы также кое-что знаем, что происходит вовне, ибо в общем до нас, хотя и медленно, доходят сведения о том, как разыгрываются действия... Во всяком случае, как писал даже «Шварце Корпс», получилось так, что мы влипли, а на это мы ни в коем случае не рассчитывали».

Другая женщина пишет ефрейтору Ригеру: «Мой Иозеф уехал из России в Сербию, там происходит восстание. Он пишет, что должен охранять железные дороги». Третья женщина завистливо сообщает своему мужу ефрейтору Людвигу Грюну: «Муж Марии отсиживается во Франции... Там они не знают, что еще пожрать». Ефрейтору Зильберу пишут из Страсбурга, что в Эльзасе, присоединенном к Германии, немцы чувствуют себя как среди покоренных, но не смирившихся людей: «Народ здешний — не стоящий: фальшивый, ненадежный. Они всегда скрытны... Многие из них до сих пор весьма к нам враждебны. Наши хозяева уже могли в этом неоднократно убедиться».

Немецкое население на собственном опыте начинает убеждаться в том, что почва горит под ногами гитлеровских захватчиков. В самой Германии среди населения начинается протрезвление. Все чаще вспоминают в письмах 1918-й год — черный год германской армии.

Из мешка недоставленной «германской имперской почты» извлекаются все новые и новые письма, и каждое из них, если отбросить в сторону литографированные фашистские стандарты, отражает уныние немецкого населении и его страх перед будущим.