Немцев приводила в ярость такая уверенность. Один немецкий летчик со сбитого в декабре 1941 г. «Юнкерса» с искренним недоумением спросил: «Почему вы не сдаетесь? Вы обороняетесь с такой уверенностью, что можно подумать, будто не наша армия стоит у ворот Москвы, а ваша армия стоит у ворот Берлина».

Если этот немец, закончивший ратную карьеру в лагере для военнопленных, вспомнит сейчас свои слова, он горько улыбнется и скажет: «Они и тогда верили, что будут в Берлине».

Да, теперь наши войска овладели Берлином. Пехотинцы генерала. Чуйкова, которые в 1942 году дрались за. каждую стену разбитого немецкими бомбами Сталинграда, сражались ныне на улицах Берлина. От самого Сталинграда через сотни километров, пройденных С боями, политых кровью, они принесли сюда, на площади немецкой столицы, свою ярость, свой гнев, свою веру в победу.

Берлин сопротивлялся с. отчаянием обреченного. Об этом могли бы ярче всего рассказать пехотинцы, отражавшие коварные атаки вражеских автоматчиков, внезапно выскакивавших из подвалов, из тоннелей немецкого метрополитена. Но в этой ожесточенности не было ничего общего с мужеством советских людей, защищавших Одессу. Севастополь, Ленинград.

На улицах Берлина — толпы немцев с белыми повязками на рукавах. Вы не -встретите ни одной женщины, ни одного мужчины, ни одного подростка, которые не носили бы этого знака смирения. Из забитых подушками и перинами окон торчат белые флаги. Те. у кого не нашлось флагов, вывесили простыни и наволочки от подушек. Белые флаги можно было увидеть не только на уцелевших, мало пострадавших от войны зданиях, но даже на почерневших стенах разбитых домов.

Мы были свидетелями того, как на Ландбергштрассе один немец, увидев, что советский офицер собирается закурить, перебежал к нему с противоположной стороны и, низко кланяясь, предложил свою зажигалку. Они заискивающе кланяются, проходя мимо нашей регулировщицы, стоящей у входа в Берлин.

Эта русская девушка своими флажками направляет бесконечный поток, движущийся но автостраде. Стрелка указывает путь к центру города. И во всем этом — в скупых жестах регулировщицы, в аккуратных надписях на указателях — та повседневная фронтовая деловитость, к которой мы привыкли в суровые годы войны.

Мы въезжаем в центральную часть города по широкой асфальтированной улице. Идет мелкий косой дождь. Серое, небо совсем низко висит над городом. В эти часы Берлин кажется особенно угрюмым. Ни аккуратно — рассаженные вдоль его улиц деревья, ни зелень пригородов не в состоянии смягчить это впечатление. Сквозь зияющие впадины окон виднеются обрывки серых облаков, проносящихся над развалинами огромных зданий. Целые кварталы города превращены в руины. На одном из перекрестков мы встретили пожилого немца и спросили:

— Когда был разрушен этот район?

Немец закивал головой, рукой показал на небо и произнес всего лишь одно объясняющее слово: «Бомбардировщики».

Насколько меткими были удары с воздуха по Берлину союзной и советской авиации, мы убедились воочию. 27 апреля, когда над зданием рейхстага ещё не был водружен красный флаг и пехотинцы вели жестокие бои с засевшими в нем немцами, над городом появились две семерки «Петляковых». Первую из них вел Герой Советского Союза Плотников. Командир соединения, ставя задачу, приказал бить по кварталам южнее — рейхстага. Но когда наши летчики появились над центром немецкой столицы, она была закрыта густой пеленой дыма. В такой обстановке с большой высоты не было возможности точно — определить цель, и потому «Петаяковы» сделали один холостой заход. Они описали круг, не сбросив ни одной бомбы.

Сотни утомленных от бессонницы, воспаленных от едкого дыма глаз смотрели на «Пе-2» с земли. «Неужели не подавят артиллерию?» — думали пехотинцы, наблюдавшие за самолетами. И вот «Пе-2» пошли на второй заход. Снизившись до 400 метров, они пробились сквозь яростный огонь «Эрликонов» и сбросили бомбы. Больше того, грозные бомбардировщики пушечным огнем штурмовали немцев, пролетая буквально над крышами зданий. И когда они улетали, бойцы гвардии майора Каленюка, первыми форсировавшие Шпрее и первыми ворвавшиеся в центральные кварталы города, кричали «ура».

В разбитом, почерневшем от дыма и пламени Берлине остались тысячи немцев. Сейчас они стоят в очередям за хлебом и водой, почтительными взглядами и заискивающими улыбками встречают наших бойцов и офицеров. Растерянность — вот отличительная черта — берлинцев. Они теперь потеряли веру в своего, фюрера и его сумасбродную политику. Мы разговаривали с Вальтером, воевавшим в России еще в 1918 г. В те годы он немножко научился говорить по-русски и с помощью жестов, дополняющих слова, сказал: «О, я давно знал, что нам нельзя воевать с Россией. Но разве можно было говорить об этом вслух в Германии? И вот видите...» — он развел руками.

Ему есть о чем горевать. Двух, сыновей, Гуго и Карла, отправил он на войну. Сначала все шло. хорошо. По планам верховного командования Германии Гуго дошел до Москвы, прислал несколько ценных посылок и в ноябре 1941 г. писал: «Потерпи, отец, нашей разлуке скоро будет конец. К февралю война кончится, и после парада в Москве я вернусь домой». Гуго просчитался. Дивизия, в которой он служил, попала в окружение и была уничтожена. Отец не знает, где лежит труп его сына.

Прошел год, и в Сталинграде погиб второй сын Вальтера — Карл. И тогда только в сознании Вальтера зародились сомнения. Теперь, когда третий раз в истории русские вошли в Берлин, он, конечно, раскаивается и на чем свет стоит ругает фюрера.

Берлин, огромный душный город, был тюрьмой народов Европы. Здесь можно увидеть и худого, изможденного украинца, и поляка с буквой «П» на рукаве, и чеха, и югослава. На берегу Шпрее мы встретили поляка Юзефа Сташинского, проработавшего пять томительных лет на лесопильном заводе. С котомкой за. плечами тел он в родную Познань. Он говорил: «Пять лет мне казалось, что Берлин огорожен громадной, непреодолимой стеной, что в этом городе следили за каждым моим шагом, прислушивались к каждому слову. Позорная кличка раба давила меня. Теперь эти стены разрушены. Нам открыли ворота из Берлина. Их открыла Красная Армия».