Вправду ли видел их? Говорил и выпивал с ними? Уж не созданы ли они воображением, подобно гениям былин и песен. Откуда, они появились — гении воздуха, огня и подводных глубин, повелители металла, бесстрашные победители в самых великих сражениях?

Вот они вокруг, уже не в воспоминании, а в настоящем. Сквозь них не протолкаться, их не перекричать, они шагают, взявшись под руки, шеренгами посреди мостовой, их песни и смех раздаются от Сокольников до Химок... Это они и есть богатыри потому что кто же другой, как не они, выиграл эту войну?

Несметное количество людей движется по всем направлениям, создавая водовороты и внезапные плотины, и стремительные потоки, — тысячи, десятки тысяч лиц, как будто знакомых, какие видел каждый день. Но вглядываешься в них и вспоминаешь: Севастополь, Одесса, Сталинград, Ленинград... Вспоминаешь: эвакуация промышленности, холод и пустыня новых мест, создание новой индустрии в снегах Сибири, в Уральских горах.

Вот это они и есть — выигравшие войну. И не только эти два молодых полковника с орденами Красного Знамени, шагающие в ногу и оглядывающие все кругом, как люди, только что прибывшие издалека, не только вот те девушки со «Знаком почета» и медалью «За оборону Москвы», но и любой, почти каждый в толпе, если не был, то может стать героем, — таков наш народ, таковы советские люди. Никогда раньше мы не чувствовали этого так непререкаемо.

Солнце заливает Москву. Столько времени шел дождь, а в День Победы вдруг все прояснилось...

— Похоже, что мы научились делать погоду и там, в небесах, — шутит кто-то в толпе, и все сразу оборачиваются на голос и смеются. Надо же все-таки находить предлоги для смеха, для улыбок, которые никто не может удержать. Предлогов таких сколько угодно: тут пустился в пляс краснофлотец, и такая чечетка сыплется по асфальту, что сквозь нее как будто бы слышатся звуки джаза, тут какая-то старушка целует лейтенанта то в ямку на щеке, то в звездочку на погоне и никак не может остановиться, там могучий военврач кормит эскимо окружающих ребятишек, закупив на корню весь короб мороженщицы... кажется, нет никакого порядка в этом движении множества людей, а есть только радость и кипучая жизненность... Но это не так.

Между прочим, как хороши все сегодня. Не помню я Москвы такой красивой людьми, как в этот день. Радость прекрасна, самое красивое, что есть на земле, это — счастье, и когда счастьем и радостью освещаются лица, они хорошеют. В них вдруг проявляется, выделяется все доброе, все веселое, что есть в наших людях. Вглядываешься в них и думаешь: вот это и есть подлинный облик нашего народа, созданного для счастья, как птица для полета.

Так вот существует порядок в этом движении тысяч. Оно несет нас в одном направлении, и трудно бороться с этим потоком.

На Красную площадь, к Кремлю, стремится вся Москва.

Тут нет никаких особенных украшений, но как особенно выглядят в этот день и кремлевские стены, и кремлевские башни, и ели вдоль трибун, их бархатная зелень, темная снизу и яркая сверху. Свежий ветер, пахнущий влагой реки или лееа, хлопает флагами на здании ГУМъа, а флагов много, и это — как аплодисменты.

Но и настоящие аплодисменты возникают то там, то тут непрерывно. Возникают песни и крики «ура». Не объявлена сегодня демонстрация, никто не готовился к шествию, нет никого на трибуне мавзолея... Но все время то от Василия Блаженного, то от Исторического музея вдруг движутся красные флаги и вспыхивают песни. Иногда это превращается в мощный поток людей, в стройные ряды, идущие мимо трибун. И когда они проходят возле мавзолея, все руки поднимаются вверх, летят вверх шляпы и кепки, мелькают пестрые девичьи платки, и все взоры устремляются к Кремлю. Никто не выкрикивает лозунгов и приветствий, но каждому понятно, к кому относятся и эти крики «ура», и эти рукоплескания, и взмахи этих, как флаги, платков.

Дорогое имя у каждого в сердце. Оно неотделимо от слова «победа», которое у всех на устах.

— Какая организация? — спрашиваю у проходящих в рядах.

— Стихийно, стихийно! — отвечают мне женщина с портфелем и мужчина со свертками в руках и какие-то вихрастые, должно быть, студенты, несущие самодельный красный флаг.

Возле Исторического музея происходит какое-то особенно бурное движение, слышится смех, особенно громкий. И вот над толпой взлетает усач. Он взлетает еще, и я различаю, что он — майор, он взлетает в третий раз, и тогда я вижу, что это — Герой Советского Союза. Его попытки освободиться не приводят ни к чему. Единственно, что ему удается, это — спустить ремешок фуражки на подбородок, чтобы не оказаться, вопреки уставу, на улице без головного убора. Толпа поднимает его на плечи и несет, ему остается только указывать, куда ему надо.

Внезапно всеобщее внимание привлекают два рослых парня в американской форме. Их окружают. Им аплодируют. Им подносят цветы.

С трудом пробирается машина сквозь толпу. Иногда мы останавливаемся и ждем, пока освободится хоть метр мостовой. Потом мы вырываемся на стратегические просторы Садовых и объезжаем весь громадный город. Уже на всех площадях грузовые платформы, превращенные в эстрады, везде сверкает медь труб и под Штрауса танцуют вальсы. Сколько людей! Сколько молодежи! Среди деревьев сверкает серебро. Оно дышит, оно опадает складками. Аэростат воздушного заграждения приникает к земле и превращается в материю. Девушки в форме хлопочут возле него.

— Сматываем удочки, — говорит одна.

Первая зелень появилась на деревьях именно сегодня. И под ее еще иллюзорной сенью гуляют москвичи. Тени от веток проходят по их лицам, по их платью. Лейтенант рассказывает что-то своей спутнице. Может быть, он вспоминает какой-нибудь эпизод во время долгой разлуки. Девушка идет с ним плотно под руку, она смотрит на его лицо, прижавшись щекой к его плечу... Она смотрит, не отрываясь, не замечая ничего вокруг, кажется, не слыша даже того, что он говорит ей.

Они проходят, их видно долго, потому что зелень еще только начинает распускаться.