В колхозе «Красный путиловец» уже отсеялись, и все вышли садить колхозный сад. Садят яблони в память Победы. Всякое доброе дело, все равно что зерно — оно растет, дает стебли, цветы, семена. И вновь из семени бегут новые побеги, новый цвет дает плоды. Говорили ли так старики, или то были мысли председателя колхоза, только заключил он их пожеланием: в эти дни заложить сад, чтобы живое дело донесло до внуков победу. Это стало решением всего колхоза.

Три года деревня шла к этому светлому дню. Шла в больших трудах, от той самой ненастной, горестной ночи, когда по деревне пронеслись с отвратительным треском гитлеровские мотоциклисты. Тогда смолкли дворы и опустели избы.

Но то время прошло. Дмитрий Филиппович Алешин, контуженный под Калининым в 1942 году, вернулся к своей земле, к полям и повел колхоз. На освобожденной земле весь труд приняли на себя женщины.

Они укрепляли, они подымали колхоз, и государственные заботы стали заботой каждой. Деревня прошла трудный путь в ногу с воинами. И теперь, завершая его знаменуя мир, закладывала колхозный сад.

Сад садят все: и конюх Сергей Михалыч Жданов — его холеные лошади ведут плуг, прокладывая первую торжественную борозду. С лопатами и граблями вслед идут доярки, скотницы, птичницы шумных колхозных ферм, выросших за войну. Здесь и Аннушка Алешина — ее трудами прославился огород «Красного путиловца»; и четырнадцатилетний пахарь Вася Гришин; и лучший в округе сеяльщик Сергей Аршинов. Здесь и полевой бригадир — вся светлая Олюшка Серпихина, — ее стараниями наливался урожай, какого до войны не убирали. Рядом с ней Анна Баранова. Она вела из деревни по Скопинскому шоссе на Москву обоз золотого зерна в фонд победы.

Черную, пухлую, еще влажную землю рыхлят три сестры Харькины, быстрые, ловкие, веселые — Прасковья, Наталья и Акулина. Это Прасковья прошлым летом вызвалась «догнать» прославившуюся в рязанских колхозах вязальщицу Романову. Бабка Дарья, искусница в этом деле, взволновалась:

— Ты, баба сильная, ловкая. Ну, навяжешь двадцать копен и то вся потом изойдешь. Подумай, Прасковья...

Кладовщик Солдатов поднял шум:

— Бьюсь об заклад — корову свою сведу на общий двор. Не перешибить тебе, Параня, Романову.

Деревня шумела — и сомневалась, и верила. Прасковью поддержал председатель. Сестры с вечера приготовили свясла. Утром, с солнышком они вышли в поле. Впереди шла Акулина с граблями, за ней Наталья подкладывала свясла, а Прасковья вязала. Поставит, повернет, оправит сноп и за новым нагибается. Девять тысяч девятьсот раз нагнулась и распрямилась — поклонилась она рязанской земле и навязала за день сто девяносто копен!

Тогда, еще к середине дня дед Трофимыч прибежал на ток, шапкой ударил о землю и закричал:

— Глядите, поле горит, что там Параня творит! Копны, что опенки, подымаются...

Все бросились за дедом, и всем был радостью успех Прасковьи Харькиной, победительницы в соревновании...

Дед Григорий Трофимыч Гришин отбирает для колхозного сада черенки. Хорошо ему в семьдесят лет под лаской солнца делать свое стариковское дело. В покос деда осаждали бабы: «от Трофимыча коса легче». Сами удивлялись: «дед косы отбивает всем безотказно». И одна другой объясняли: «Как же откажется? Мы колхозные и он колхозный, а с немцем-то воюем все вместе, миром»...

Дела Григория Трофимыча не только косы. Им сложены все печи в деревне. Солдаткам — Наталье Ваниной избу наладил, Любаше Аршиновой столбы подвел и дверь навесил, Матрене Филиной и Акулине Серпихиной чинил крыши.

Когда не хватило телег, по чертежам председателя Трофимыч изготовил легкую, на двух колесах, военного времени повозку. Мастерил повозку, подшучивал над собой и над ней и назвал ее «беда». А когда в его повозках легко и быстро перевозили на уставших лошадях и быках весь хлеб с поля и тока, дед смягчился и стал звать повозку «помощницей фронтовой «Катюши».

Трофимыч потягивает крепкий свои самосад и думает вслух. Мысли у него, как и у всей деревни. Только слова свои.

— Никогда теперь немцу не канителить России. Что же теперь Берлин, от Берлина — блин.

Старика подзадоривают:

— Смотри-ка, Трофимыч, — тебя печки класть позовут.

Дед подхватывает шутку, а отвечает серьезно: — Надо будет, — поедем. Красная Армия шла на Берлин, мы ее плечом подпирали. Красная Армия победила. Вон он, воздух-то, как легок стал: жить — только радоваться. С благодарностью сад садим.

Дед подает черенки и одобряет тополь:

— Приимчивый он, душистый.

Посадили тысячу корней черной смородины и сотни молодых вишен и яблони — антоновку, коричневую, хрущевку. Яблоне нужна тишина и садят вокруг тополь, иву, акацию. Поднимется зеленая, душистая эта преграда степным ветрам и вокруг колхозных полей, зашелестит вдоль новой колхозной улицы.

— Не улица, аллея будет, — показывает Дмитрий Филиппович Алешин, — у немцев, рассказывают, всюду аллеи были, а вот она наша — аллея Победы.

Сад Победы, новая улица-аллея принесут радость прохлады и отдыха тем, кто посадил деревья, и тем, кто вернется домой, отвоевав тишину и мир и детям их, и внукам. Прошумят веснами тополя молодой листвой, напомнят людям о Великой Весне, о Победном Мае.

Сад посажен. На улице праздник. Девчонки играют в горелки. «Гори-гори ясно»... Взлетают платки — красный, розовый, зеленый, и на ветру треплются русые волосы. Молодежь постарше гуляет поодаль. Гармонь частит частушки. Топорщится шелк модных платьев. Не гнутся козырьки новых кепок. Зайчики смеются на носках до невозможного начищенных сапог...

Но вот гармонь вдохнула и залилась старинной русской. Старики улыбаются. А песня льется, стихая где-то за околицей, в степи.

В высоких голубых просторах горит ясно золотой майский день.