В числе экономических мотивов выставлялось то, что Триест, безусловно необходим южнославянской федерации, которая не может довольствоваться неудобными портами «длинного побережья» Адриатики, отделенного от основной части страны горами и безводным плоскогорьем Карста. Мотивом политическим служило, прежде всего, стремление самой Англии противопоставить натиску германизма на восток действительный противовес в лице южнославянского государства. Среднее звено пресловутой германской дороги Берлин — Багдад проходило через территорию, населенную южными славянами; следовало, исходя из интересов Англии, укрепить славянскую федерацию предоставлением ей Триеста и Истрии.

Наконец, в пользу такого присоединения были и национальные мотивы: во всем районе бесспорно преобладало славянское население. Наличие отдельных островков итальянского, мадьярского, еврейского и другого иноплеменного населения в Триесте и Истрии никого не смущало, ибо территория рассматривалась всеми, как единое целое.

1915 год: итальянский империализм торгует собой

Италия — союзница Германии и Австро-Венгрии — воздержалась от вступления в войну в 1914 году, не выяснив еще для себя, на чьей стороне окажется победа. Но итальянский министр иностранных дел Соннино и премьер-министр Саландра сошлись в одном: «Необходимо отказаться от всех и всяких предвзятых мнений, от всех и всяких предрассудков, наконец, от всех и всяких сантиментов и руководствоваться только итальянским «священным эгоизмом».

Под «предвзятым мнением» Соннино и Саландра разумели общее убеждение, что Триест и Истрия составляют с южно-славянскими землями одно нераздельное целое; под «предрассудками» — представление о том, что Италия не смеет повести переговоры одновременно с той и с другой из воюющих коалиции; а под «священным эгоизмом» следовало понимать циническую уверенность в способности взять всё, что плохо лежит.

Соннино и Саландра предложили сначала Австро-Венгрии отдать Триест и Истрию Италии; успехи русских войск в Галиции побудили итальянскую дипломатию мотивировать в Вене свое требование указанием, что Италия окажется для германских держав полезным союзником в борьбе против славянства в его продвижении к Адриатике. Италию поддерживали в Вене некоторые германские дипломаты; бывший канцлер Бюлов и близкий к Ватикану лидер «центра» Эрцбергер посредничали между Австро-Венгрией и Италией. Но в Вене невысоко оценивали военную мощь Италии и хотели во что бы то ни стало сохранить Триест. Дальше уступки нескольких пограничных словенских областей австрийские дипломаты не шли.

Тогда, не получив еще окончательного ответа в Вене и Берлине, Соннино и Саландра начали переговоры с Антантой.

Премьер-министр Великобритании Асквит, объясняя впоследствии своим избирателям причины заключения им в 1915 году тайного договора с Италией, говорил по этому поводу так: «Французы и мы боролись в это время на западном фронте за свое существование, а договор этот заключал в себе условия, без которых Италия не согласна была присоединиться к нам».

В Лондоне не было сомнений в том, что «священный эгоизм» Италии несколько напоминает шантаж. Но так как, Италия обещала отвлечь германские войска с западного фронта и расплачиваться можно было за счет чужих — славянских — земель, то сделка представлялась Асквиту вполне допустимой.

В Петербурге действовать итальянцам было труднее. Итальянский посол в России Карлотти не решался оспаривать того, что Сербия оказала значительные услуги союзникам; но он обещал, что «Италия в дальнейшем сделает для союзников гораздо больше». (Ср. дневник итальянского дипломата Альдрованди Марескотти: «Дипломатическая война», русский перевод. Москва. 1944, стр. 48). Все-таки по настоянию французов и русских Италию заставили умерить свои аппетиты и подписать безусловное согласие на передачу славянской федерации порта Фиуме и побережья Далмации.

Переговоры с Италией велись в глубочайшей тайне от сербов, хорватов и словенцев. Население славянских областей Австро-Венгрии понятия не имело о том, как распоряжаются его судьбой и за какую цену продают его итальянскому империализму.

Итальянские купцы Триеста и Фиуме сочли даже своевременным подать в 1915 году обращение австрийскому императору о том, что они остаются верны Габсбургам. Узы кармана связывали их с дунайской монархией, и соображения национального порядка не могли их побудить тогда к активным — и опасным — выступлениям или демонстрациям в пользу Италии.

1916–17 гг.: под знаком Капоретто

Заручившись полученными с помощью шантажа обещаниями, Италия вступила в войну. Но достать до Триеста итальянский империализм был не в состоянии; солдаты издевались над генералом Кадорной, итальянским главнокомандующим, который вместо обещанной реляции о взятии Триеста присылал королеве почтовые открытки с изображением города, всё еще остававшегося недосягаемым.

До тех пор, пока русские отвлекали на себя большую часть австрогерманских сил с итальянского фронта, Италия могла еще кое-как держаться. Но в октябре 1917 г. Италия была разбита при Капоретто так основательно, что ее понадобилось спасать уже англичанам и французам. «Союзничку», оказывается, платить было не за что.

На совещаниях в Рапалло и Пескьере в ноябре 1917 г. английские государственные деятели обращались с Италией, по словам того же Альдрованди Марескотти, пренебрежительно и даже грубо. Соннино, вовсе отчаявшись, сказал ему: «Я больше не надеюсь получить Триест».

Если бы не истощение сил Германии и Австро-Венгрии на русском фронте в 1914–17 гг., если бы не военные действия Франции, Англии, Америки на западе в 1917–18 гг., если бы не героическая борьба сербов, хорватов и словенцев против Габсбургской монархии в течение 1914–18 гг., Италия никогда бы не достигла победы и, конечно, не видать бы ей Триеста и Истрии.

1918–19 гг.: первородный грех и его мотивы

На Парижской мирной конференции Италия была в числе победителей. Итальянские дипломаты с Орландо во главе исполнены были всё того же «священного эгоизма», о котором упоминали Саландра и Соннино. Италия вновь требовала себе Триест и всего того, что причиталось ей по Лондонскому договору; она требовала даже и Фиуме, от которого сама в 1915 году отказалась.

Соединенные Штаты Лондонского договора вообще не подписывали, и президент Вильсон был возмущен поведением итальянской делегации. Слишком очевидно противоречили итальянские притязания основному принципу вильсонизма — самоопределению народов.

Ллойд Джордж предложил было провести плебисцит. Но Орландо вместе с Соннино наотрез отвергли это предложение. Итальянские империалисты знали, что плебисцит покажет отсутствие всякого основания к переходу спорной территории в руки Италии, и искусственно созданная проблема рассеется, как мираж.

В мемуарах Ллойд Джорджа, посвященных Парижской конференции, мы можем прочитать аргументы, к которым прибегали, тогда итальянские империалисты. Они ссылались на то, что являются «Высшей расой» — носителями духовной культуры и наследниками древнего Рима, которым неуместно на равных началах препираться с какими-то славянами-варварами. На кельта Ллойд Джорджа этот аргумент не должен был бы произвести, по правде сказать, глубокого впечатления. Но со слов английского эксперта — Гарольда Никольсона мы знаем, что, увы, многие поддались на эту удочку.

Когда Орландо прибег к «итальянской забастовке» и временно покинул конференцию, английский эксперт Липер стал разрабатывать компромиссный проект «интернационализации» Фиуме и Далмации. О мотивах этого мы читаем в книге Никольсона: «Как делался мир в 1919 году» (стр. 243). «Было бы ошибкой позволить славянам слишком укрепиться в Адриатике. Что бы мы стали делать с блоком славян от Владивостока до Фиуме, от Данцига до Самарканда? Скифы могут завоевать мир».

С «интернационализацией» по английскому проекту дело тогда не вышло. Но итальянские империалисты почувствовали, что «скифы» — жупел, которым можно не без успеха попугать Англию. И вот вскоре после того, как на конференции в Париже англичане уступили итальянской «высшей расе» то что сами считали составной частью «славянского блока», то есть Триест и Истрию, 12 сентября 1919 г. бард итальянского фашизма Габриэле д’Аннунцио с вооруженной бандой «Ардити» (которая в дальнейшем слилась с фашистскими отрядами Муссолини) захватил Фиуме.

Англия признала этот «совершившийся факт». Это признание было первым из актов «умиротворения» фашизма, умиротворения агрессора. Это был первородный грех, совершенный теми, кто испытывал суеверный страх перед «скифами». Дольше всех сопротивлялся итальянским империалистам президент Вильсон. Но прикованный к постели и лишенный большинства в сенате, президент был бессилен помешать несправедливости, хотя и болезненно ощущал ее вплоть до своей кончины.

Надо прибавить, англичане также испытывали неловкость от того, что случилось: все английские мемуаристы — участники конференции от Ллойд Джорджа и до Никольсона покрываются краской стыда, когда вспоминают об этой стороне дипломатических переговоров 1918–19 гг.

1920–1945 гг.: платили по счету народы Югославии

Так возникла проблема Триеста и Истрии, проблема территории, захваченной империалистами-фашистами у южных славян, чтобы не дать «скифам» укрепиться в Адриатике. Надежды были возложены Англией на итальянский фашизм: он-то и показал себя в течение последующей за тем четверти века.

Триест, Истрия, Словенское приморье и порт Фиуме стал плацдармом, откуда Муссолини, помогая Гитлеру, произвел нападение на Югославию, откуда он распространил свое иго на Далмацию, Черногорию, Бачку, Словению и откуда он наслал на Хорватию своего «квислинга» — Павелича.

Так кровью южных славян разрешалась проблема Триеста и Истрии во второй мировой войне. Вооруженным лагерем фашизма был этот порт Адриатики вместе с прилегающей территорией вплоть до 1945 года, когда народно-освободительная армия Югославии освободила, наконец, и Триест, и Фиуме, и Истрию, и Словенское приморье от вооруженных орд Гитлера и Муссолини.

На этом историк имеет право поставить точку. Решение принадлежит народам, вынесшим на себе тяжесть борьбы против фашизма. Мнение югославского народа было отчетливо выражено в заявлении маршала Тито: «Югославская армия своими собственными силами преследовала оккупантов до реки Сош и дальше, и ее присутствию на этой территории не может придаваться завоевательный характер».

Югославское правительство считает, что югославская армия, находящаяся на территории, освобожденной от вражеских войск, имеет такие же права, какие имеют и другие союзные армии, занявшие в ходе борьбы с врагом некоторые территории. Вместе с тем югославское правительство не отрицает своей готовности вести на мирной конференции переговоры по вопросу о Триесте.