Приятно, что, вернувшись после окончания военных действий из Харбина в Хабаровск с намерением добраться как-нибудь до крайней точки, достигнутой нашими войсками, и осмотреть Порт-Артур, мы получили в аэропорте простой ответ, сказанный таким обыденным тоном, словно бы речь шла о полете в Благовещенск или в Читу:

— Порт-Артур? Сегодня нет прямого рейса на Порт-Артур, но через час тридцать минут будет самолёт на Чанчунь.

Там — рукой подать до Мукдена, оттуда доберётесь попутным в порт Дальний. А от Дальнего километров сорок останется, можно будет с любой машиной подъехать в Порт-Артур.

Слушая запросто произносимые названия городов, о которых узнавали мы в детстве по книгам высокой романтики, удивляясь способности наших людей бы быстро осваивать немыслимые расстояния, путники вспомнила, как три русских девушки в пилотках и в армейских костюмах одним своим видом мгновенно нарушили романтическое и тревожное настроение участников одного десанта.

Это был десант на Харбин. Двух наблюдателей-добровольцев предупредили, что, дескать, в десанте участвуйте — воля ваша, но имейте в виду, что город ещё в руках японцев, там не было до сих пор ни одного советского бойца, идут первые самолёты. В кабине транспортного самолёта все примолкли, снова и снова проверяя оружие и посматривая на полковника, который на карте города Харбина красным карандашом отмечал здания, подлежащие немедленному занятию силами десанта, а синим карандашом — пункты, где придётся разоружать японских солдат.

Были сумерки, когда самолёт сделал круг и пошёл на посадку. Мы вперились взглядами в окрестности аэродрома, высматривая, откуда ждёт нас опасность, откуда ринутся на нас первые японские «смертники». Самолёт пробежал взлётную дорожку, зарулил в сторону каких-то аэродромных строений, железная дверь кабины открылась, десантники вышли, озираясь, готовые ответить выстрелами на выстрел...

И вдруг увидели... не японцев, нет, увидели трёх наших девушек. Это были армейские девушки в зелёных пилотках и в гимнастёрках, чрезвычайно деловитые и расторопные, какими были они на всех фронтах Запада и Востока, с засученными рукавами, веселые, румяные, всем своим видом опровергавшие мысль о какой бы то ни было опасности. Нас доконало то, чем занимались эти девушки. Они стояли возле громадного котла, под которым трещали собранные откуда-то дровишки, и свеже-выструганными палками мешали кипевшую пузырями рисовую кашу.

Откуда взялись эти девушки в Харбине, кишмя кишевшем японцами? Почему они варили здесь кашу? Неужели нет другого занятия в городе, в который мы прилетели с десантом? Романтически тревожное состояние как будто ветром выдуло. Участники десанта буквально спустились из облаков на землю, когда узнали, что их опередил другой десант, возглавлявшийся генералом Шелаховым, и что в том десанте были вездесущие наши армейские девушки, варившие сейчас рисовую кашу для первых красноармейцев, охранявших харбинский аэродром...

Итак, представилась возможность через час тридцать минут вылететь с хабаровского аэродрома в направлении на порт Дальний и Порт-Артур. В назначенное время самолёт вышел в рейс.

Север Маньчжурии выглядит с борта самолёта довольно угрюмо: пустынные равнины и сопки, редкие деревин китайцев, плоские, голые, без единого деревца, как маленькие крепости, обнесённые глиняными стенами, замыкающими, как правило, весь участок деревни в большой квадрат. Крыши и стены китайских фанз сделаны также из глины, и все селения выглядят поэтому землисто — серыми, мертвенными, — цвет нищеты и привычной, безрадостной покорности серой судьбе. В тот месяц река Сунгари разлилась со всеми ее притоками, многие фанзы стояли но самые окна в воде, по улицам деревень сновали лодки, и вся земля, насколько можно было увидеть из окна самолёта, синела размывами и прожилками затопленных полей и оврагов и была похожа на плиту синевато-серого мрамора.

Через несколько часов полета, уже за Чанчунем, мы перевалили в южную часть Маньчжурии. Местность стала живее. Каждый клочок земли был обработан.

Маленькие рощицы пухло зеленели вдоль желтых дорог. Селения попадались все чаще и не замыкались уже в форму квадрата. Площади на юге не столь пустынны и дики, крестьянам не нужно жить своеобразными «гарнизонами», чувствуется, скорее, бедствие скученности и тесноты. Земля используется скрупулёзно, ее нахватает, тонкие полоски посевов тянутся даже к каменистым вершинам сопок и всползают на кручи, где каждое зерно крестьянину нужно поливать собственным потом.

Стало жарко. Мы летели все дальше на юг. В стороне проплыл Мукден, громадный, как муравейник. Гряды сопок тянулись под нами, короткошерстые и гладкие, как спины верблюдов. Торчали трубы японских военных заводов, военных поселков, военных складов и арсеналов, застроенных домами такого страшного, тупого однообразия, что от одного их вида рябило в глазах и мутило. Иногда в стороне от хребта, на равнине, попадалась одинокая сойка, похожая на спящую на дороге собаку. А слева, почти касаясь вершинами плоскости самолёта, тянулись уже высокие горы, скалистые, зубчатые, с голыми каменистыми склонами, с фиолетовыми и черными впадинами ущелий, — хребет Фыншуйлии. Мы летели в сторону солнца, слегка косо по отношению к его пылающему шару, и от непомерного обилия света и зноя темнело в глазах, весь ландшафт казался теперь фиолетовым.

Потом справа ослепило нас расплавленное золото.

И это было море.

Желтое море.

Такие же золотые, зажжённые солнцем речки вливались в него. Еще несколько минут мы летели между горами и морем, как на Каспии, когда летишь на Дербент, а затем наш воздушный корабль двумя винтами стал загребать воздух уже над самой водой. Залитые солнцем острова и узкие мысы желтели в сплошной синеве, белые паруса джонок остро и резко выделялись над синей взъерошенной рябью, — мы решили, что так должно выглядеть море возле Сорренто, где жил когда-то буревестник Горький. Он верил в энергию и в бурю в душе своего народа, и мы вспомнили об этой пламенной вере, когда над сопками Ляодунского полуострова измерили путь, пройдённый людьми Красной Армии от Читы, от Хабаровска до Порт-Артура, — одним походом через многие земли, через пустыни, хребты и равнины. Через несколько климатов, ибо снег выпал западней Читы, когда в садах Порт-Артура собирали виноград, а на море под Электрическим утесом купались моряки, краснофлотцы.

Еще несколько минут загребали воздух винты нашего «Дугласа», и вдруг внизу развернулась панорама узкой и разнообразно извивающейся бухты с пристанями и молами, с уходящими вверх от воды городскими кварталами, — это был порт Дальний, который русские первыми начали строить в начале этого века.

Едва успели померкнуть в глазах пестрые линии дальнинских улиц, как в крутом развороте «Дугласа», шедшего на посадку, заставил нас содрогнуться узнанный в первое же мгновение, не виданный раньше нигде, неповторимый вид гор, толпящихся над резко очерченной бухтой, над песчаной косой, имеющей форму тигрового хвоста, над узким выходом в открытое море, где стреляли когда-то пушки «Ретвизана» и «Петропавловска», — Порт-Артур!

Да, это был Порт-Артур.

День был на исходе. Солнце садилось.

Молодой, серпастый месяц, еще как будто бы бестелый и, прозрачный, едва обозначил свои очертании на предвечернем небе. Летчик долго кружил над маленьким полем, прогоняя китайца, в изумлении остановившего своих коней прямо в центре летной площадки. И мы вышли на землю в шестнадцати километрах от Порт-Артура. Дальше некуда было лететь. Дальше был край земли — море, вода, начало Тихого океана.

И здесь мы встретили артиллеристов.

Они устраивали свои позиции на недостроенном японцами аэродроме. Они пришли сюда незадолго до нас. В ногах у командира полка, Ивана Константиновича Кузнецова, тявкал щенок. — «Песик; молодой, у него еще глаза были белёсые, мутные, когда взяли мы его в Кёнигсберге», — сказал командир полка, и вдруг поразило нас, что, действительно же, от самого Кёнигсберга добрались эти люди со своими советскими пушками до самого «края земли», до края восходящего солнца, до Чжилийского пролива, и теперь располагаются здесь так же обстоятельно, домовито, по-русски, как располагались недавно на берегах Балтийского моря, у Кёнигсберга. Какая же бездна спокойной энергии у такого народа, если, проделав путь в одиннадцать тысяч километров, обогнув добрый кусок круглой нашей планеты, его люди, закончив победой сражения и на Западе, и на Востоке, теперь уже на берегу Тихого океана устраивают свою казарму, прибивают над изголовьем портрет товарища Сталина, как сделали бы это у себя дома, в Рязани или на Тамбовщине, и под южными звёздами Порт-Артура заводят на чужбине солдатскую русскую песню: «Как на Черный ерик, как на Черный е-ерик...».

Это были первые русские люди, которых, сойдя с самолёта, мы встретили в окрестностях Порт-Артура, артиллеристы подполковника Кузнецова, угостившие нас первым в этом году виноградом и показавшие дорогу на город, — и нельзя оказать о них короче и лучше, чем простым перечнем больших городов, которые пройдены ими походом с тысяча девятьсот сорок первого года. Вот эти города:

Старая Русса, Калинин, Ржев, Белый, Демидов, Витебск, Каунас, Кёнигсберг, Пиллау, Ванемяо, Таонань, Мукден. Дайрой, Порт-Артур.

И полк их принёс от Кёнигсберга на берега Тихого океана орден Александра Невского — знак своей доблести.

Мы заночевали в полку. Тот же повар, что под Кёнигсбергом, подал ужин подполковнику, и так же, как тогда, в Кёнигсберге, командир похвалил повара и стал рассказывать о боях в Финляндии, ибо когда-то он воевал и в Финляндии, и беседа затянулась далеко за полночь, и много всяких земель вспомнили мы, много сражений, а когда рассвело, командир артполка услышал какой-то монотонный шум и сказал: — Что это шумит? Я и забыл, — да это ведь, друзья мои, море шумит! Желтое море! Еще не видали? Ну, сегодня посмотрите, в Порт-Артуре. Хорошее море. Одним словом, море, как море.

Можно и здесь жить. Батарейцы мои одобрят — тепло, китайцы виноград продают, купанье, как в Сочи. Только вот с фуражом ерунда! Ни овса, ни сена!

Чёрт его знает, чем эти японцы лошадей своих кормили. Вы спите, а я пойду насчёт организации фуража. Чёрт его знает. Жёлтое море, а коней кормить нечем! Хоть из России вези!

С этими словами подполковник распрощался с нами, и мы вскоре заснули с намерением как можно раньше подняться и отправиться в Порт-Артур.