Русская сестра милосердия, учительница женской гимназии в Порт-Артуре, писала родным в Петербург:

«26 ноября 1904 г. П. Артур, пока еще русский. ...Если я не падаю духом, если хожу еще бодро и весело, то это делает госпиталь. Я не напрасно здесь осталась. Солдаты любят меня, встречают как родную, навещают после выхода, приносят гостинцы, зовут родной матерью. Я им нужна, нужна, чтобы сообщить новости, чтобы потужить с ними, порадоваться с ними. .И все напрасно, напрасно. Сил нет, снарядов нет, припасов нет, одежды нет, эскадра в бухте, только один «Севастополь» вышел в море. Мы уже натренированы, как я выражаюсь, но если бы пустить сюда Вас, петербуржцев. Вы бы моментально сошли с ума, так ужасно все окружающее нас. Это общее мнение. Слушайте: «Гиляк» — совсем на боку, весь избит за вчерашнюю ночь; «Пересвет» — избит, трубы, средней подмяты, башен нет, накренился. Около него «Забияка», «Европа», землечерпалка переломленная, — затонули, торчат слегка из воды. «Ангара» на боку, «Паллада» совсем на боку, «Баян» продырявлен. «Ретвизан» — корма в воде. Но уцелевшие пушки бьют. Матросы сражаются как львы, кто на бортах полузатопленных кораблей, кто на суше. Прибавьте еще массу мачт от других судов, переломленных, поломанных, разбитые дома, сараи, вагоны и прочее на берегу, изрытые снарядами мостовые, телеги, тележки, экипажи, носилки с ранеными и убитыми, — и над всем этим рев мортирных снарядов, свистулек — 6-дюймовых пушек, 12-дюймовых, гам, шум от разрывов, вонь от газа, пыль. Не старайтесь же представить себе ничего подобного, надо это видеть и слышать. 22 ноября японцы взяли Высокую гору. Это почти последнее слово. С Высокой весь Артур виден, как на ладони. Они стреляют в любое судно, бросают снаряды через три минуты, а иногда валяют залпами сразу по восемь снарядов. Это ад».

Так писала из осаждённого, обречённого Порт-Артура русская женщина в ноябре 1904 года. Читая это письмо, я вижу в окне ночной Порт-Артур, лунную серебряную дорогу на рейде, откуда морские суда выходят в Желтое море, узкий вход в артурскую бухту и над ним черный массив Тигровой горы, и мыс Тигровый хвост, и внутренний рейд Порт-Артура, где гибли от японских снарядов корабли русской эскадры, и склоны Перепелиной горы, где стоял госпиталь артурской сестры, так продолжавшей свое последнее письмо из пылающей крепости :

«Идут разговоры о сдаче Артура. Убийственно. Будем драться до последнего. Нас бросили, покровители Стесселя, бросили, как ненужный хлам, забыв, что с нами гибнет флот, уж не говоря о массе людей. Перед глазами у меня «Пересвет», за последнее время в него ударило 25—30 снарядов. И подумать только, что через несколько дней над городом будет развеваться «восходящее солнце». Милые, милые россияне, ведь сегодня 10 месяцев, как мы сидим тут под выстрелами. Ведь и Севастополь не терпел того, что мы терпим, ведь там был подвоз людей, снарядов, припасов, а мы ничего не имеем вот уже 7 месяцев. Семь месяцев — шутка сказать! Семь месяцев быть отрезанными от всего света, семь месяцев слышать ежедневно выстрелы, стоны, видеть кровь, кровь, кровь и страдания, страдании без конца , — переносить все это безропотно, надеясь на то, что «ведь, сестрица, нас выручат, нас не бросят?» В госпитале стены разрушены, стекла выбиты, заклеены бумагой, вылезающей при каждом выстреле, в комнатах тьма и холод, угля некому принести, керосина нет, свету мало, — а еда! Конина, вымоченная в уксусе, великолепна, советую попробовать. Мясо мулов — деликатес, нежнее телятины. Собаку, может, ела, да не знала... Пока довольно. Писать тяжело. Что же будет?»

С тех пор, как русская сестра, оглушенная выстрелами и разрывами, писала это письмо, прошел сорок один год. Читать ее письмо и теперь тяжело. И хорошо, когда наступает осеннее утро 1945 года, и южное тихоокеанское солнце бросает еще холодный розовый свет на горы Артура, и с первыми его лучами становится виден на сигнальной вышке горы Золотой вернувшийся в крепость флаг нашей родины.

Выйдем на воздух. Вот перед нами голубая с белой короной прибоя волна Желтого моря. По правую руку от Огондая, где в 1904 году был дачный офицерский поселок, круто поднимается над водой скалистый Электрический утес, охранивший пяти-орудийной своей батареей вход на внутренний рейд. На вершину утеса ведет извилистая, крутая, но сравнительно удобная дорога, по которой доставлялись когда-то снаряды артиллеристам капитана Жуковского, командира батареи № 15. Мы оставим эту дорогу и спустимся к берегу, где морская натура города-крепости больше даст себя знать, обогнем отвесный каменный выступ утеса, одолеем полузатопленную приливом гряду скал и камней, торчащих острыми зубьями, изгрызанных прибоем после того, как время свалило их с кручи (не глыбы камня, а глыбы времени, кажется путникам, лежат у подножья утеса), поравняемся с проходом из открытого моря на внутренний рейд и, видя на той стороне Тигровую гору и далекий Ляотешаньский хребет, попробуем подняться на батарею по скалам круто падающего к воде склона горы.

Так, трудясь, цепляясь за редкий колючий кустарник, срываясь в поисках хоть малой опоры и вновь всползая, прижимаясь всем телом к скале, откуда головокружительно далеко открывается на миг море с прибоем, мы лучше почувствуем природу Электрического утеса, открыто и гордо стоящего на подступах к Порт-Артуру. Еще несколько усилий, и мы добираемся до стелющихся по камню веток маньчжурской сосны, выходим на взлобье горы и попадаем в Порт-Артур 1904 года. Да, только так можно сказать об этом куске священной земли. Здесь все еще дышит тем временем, когда чудом держались против врага солдаты русского гарнизона, оторванные от родины, заброшенные на самый дальний выступ азиатского материка, окруженные черным предательством Стесселя, Фока и других «заслуженных» немцев Николая второго.

На брустверах перед траншеей, повисшей над самым морем, лежат мешки с песком. Их укладывали здесь русские солдаты почти полвека назад. Мешковина цела, но стоит притронуться к ней, как истлевшие нити ее распадаются: время.

Деревянная лестница, изъеденная червоточинами, почерневшая от многих дождей, ведет к круглым бетонным башням с узкими амбразурами — отсюда стреляли скорострельные пушки. Обернувшись назад, мы увидим массивное бетонное тело всей батареи. Пять больших канониров, вмещавших в себе стальные громады 10-дюймовых орудий крепостной артиллерии, образуют собой как бы корону Электрического утеса. Они соединены между собой длинной подземной галереей с казематами для снарядов, с лестницами и ходами для батарейцев, выбегавших к орудиям по тревоге. На правый край вершины тянутся проржавевшие рельсы узкоколейки. По ним выкатывали из укрытия самый мощный в Порт-Артуре прожектор, освещавший открытое море, морские позиции перед крепостью, — за это и прозвали утес Электрическим.

Батарея № 15.

Одной из первых она открыла огонь по японской эскадре весной 1904 года. Ее голос порт-артурские горожане всегда узнавали в хаосе разрывов и залпов, когда сливались выстрелы множества батарей — Большого Орлиного гнезда и Малого Орлиного, Курганной, Заредутной, Залитерной, орудий сухопутного фронта, разбросанных но высотам и сопкам, форта № 2 , где погиб «душа обороны» — генерал Кондратенко, Белого Волка на западе и других батарей Порт-Артура. Отсюда, с высоты орлиного полота, видны весь город, два рейда, цепь далеких и близких гор, толпящихся над впадиной, в которой бегут во все стороны пестрые, залитые солнцем улицы — над лазурными бухтами, над водным простором Желтого моря. Виден порт, видны массивные строения Нового города, видны беспокойные, людные кварталы китайских районов, видна гора Золотая с сохранившимися орудиями крепостной артиллерии и сигнальная вышка с морским флагом СССР и маленькой с далекого расстоянии фигурой краснофлотца, сигналящего по семафору плывущим внизу кораблям.

Когда обнимаешь одним взглядом эту картину, гармонически соединившую в себе все цвета юга — от изумрудного, синего, голубого — небо и море, до бурого, рыжего, медного — побережье и горы, то охватывает тебя такая горячая волна счастья, что боишься расстаться с этой минутой, медлишь уйти со скалы, смотришь вокруг и не можешь, не можешь досыта наглядеться.

Наш флаг над Артуром.

Наша победа.

В городе сохранилось русское военное кладбище, где похоронены солдаты и офицеры, герои доблестной обороны, и среди них — соратник Кондратенко, равный ему по храбрости и энергии, полковник Александр Михайлович Полтин. Над прахом его простые слова: «Скончался от ран 21 ноября 1904 года. Ибо несть больше любви, аше кто за други свои душу положих». Старый мраморный крест, в давние годы водруженный над кладбищем, увит красной лентой, и новые слова нового времени начертаны на венке: «Вечная слава борцам, павшим в 1904 году за русскую крепость Порт-Артур. От бойцов и офицеров Красной Армии, занявших город и крепость 22 августа 1945 года».

И сигналит, сигналит победу наш моряк с вышки на горе Золотой.

Глядя на него, как не вспомнить другого русского моряка, о котором в одной из книг 1904 года приведена запись порт-артурского горожанина:

«3 мая 1904 года. Уже вечерело. Был седьмой час на исходе, когда в анатомический покой Портового лазарета был доставлен труп неизвестного матроса, выброшенного на берег морским прибоем»,

То был матрос с миноносца «Стерегущий», открывшего кингстоны и затонувшего, чтобы не сдаться японцам после тяжелого, неравного боя. Имя погибшего матроса было потом установлено — Зимин, Сергей Иванович. На груди у него нашли письмо от жительницы города Москвы, подписавшейся инициалами 3. Я. И. Она писала матросу «Стерегущего» «О, боже сохрани тебя от врагов и пошли тебе силу и крепость. Напиши — что, вы уже воюете или еще нет, и как ваши дела? Ведь, говорят, будет большая война!» Письмо было отправлено из Москвы 27 января 1904 года. За день до этого японцы без предупреждения, без объявления войны напали на Порт-Артур, вся их эскадра появилась на подступах к внешнему артурскому рейду. И ровно через месяц герои-матросы «Стерегущего» открыли кингстоны и потопили корабль, чтобы умереть, но не сдаться врагу. И лишь 3 мая тело одного из матросов выбросило прибоем на берег.

На каждом шагу в Порт-Артуре находишь священные для каждого русского следы обороны 1904 года.

Мы искали живых свидетелей обороны Артура. И мы отправились в порт Дальний или в Дайрэн. ибо нам стало известно, что там до сих пор проживает русская женщина, сестра милосердия 1904 года, чье пожелтевшее от времени письма из осаждённой крепости к родным в Петербург я привел в начале очерка.