В конце стола сидели дети.

Здесь был младший брат Василия — Павка, ремесленник, с коротко остриженной головой и торчащими ушами. Затем шла Лизавета, девочка лет двенадцати, востроносая, вся в веснушках; брови Лизаветы были подняты, головой она все время вертела, как птица, и смотрела с восторгом и удивлением то на брата, то на его жену, то на гостей. Дальше сидела Катя, сирота, дочь брата Варвары Степановны, убитого на фронте. Катя была в новом, сшитом не по размеру платье; красная ленточка, точно пламень, светилась в ее волосах. Конец стола занимали близнецы — Гриша и Степка. Близнецы были поглощены своими делами, все-происходящее их мало занимало.

Когда я вошла в комнату, праздник был в самом зените. Все уже выпили, закусили, налили ещё раз. Мне тоже налили какой-то крепкой настойки. Василий взял в руку свою рюмку и встал. Он был в синем, слегка узковатом для него штатском костюме, при всех орденах и медалях. Василий стоял, чуть наклонившись, как бы стесняясь своего высокого роста. Все замолчали.

— Хочу выпить за нашу мамашу, Варвару Степановну, — сказал Василий, поглядел на мать, и та покраснела, как девочка. — Был я четыре года в отсутствии от семейной жизни. Оставил мамашу одну с пятью ребятами. Папаша умерли ещё до войны. Что я думал, когда уезжал на фронт? Грустные мысли. Не управится, думал, мамаша, пропадёт наше семейство. Они старушки слабые. Я не буду долго рассказывать, дорогие гости, но хочу только сказать, что вот я возвратился, мы сидим сейчас за столом и выпиваем всем семейством, и жена моя, Соня, тоже вместе с нами, и хочу я выпить за здоровье мамы, Варвары Степановны, и поклониться ей за все...

Мать покраснела еще больше, даже шея у нее покрылась краской, на глазах выступили слезы. Все потянулись к ней чокаться. Лизавета, залившись восторженным смехом, схватила чью-то рюмку и тоже потянулась, но встретила строгий взгляд матери и осторожно поставила рюмку на место. Василий степенно три раза поцеловался с матерью, осушил рюмку и сел на место. Все зашумели, заговорили, одна мать продолжала сидеть неподвижно и глядела перед собой. Иногда она улыбалась чему-то, потом опять задумывалась, словно вспоминала сейчас всю жизнь.

История се жизни была мне известна.

До войны Василий Приладных был токарем высокого разряда. Он хорошо зарабатывал, мать получала пенсию. Они жили небогато, но в достатке. По субботам в доме пекли пироги и пахло так, что нельзя было пройти мимо, чтобы не захотелось есть. На окнах стояли цветы с красными глазками и покрытая марлей банка, в которой плавал толстый и страшный японский гриб. Мать поила всех настоем гриба и считала его полезным для желудка.

В первые месяцы войны Василий уехал на фронт. Мать не сразу поняла, что это надолго. Ей все казалось, что надо перебиться месяц-два и сын вернётся домой. Но сын не возвращался, и было ясно, что вернётся не скоро. Ей стало страшно.

Всю жизнь она жила «под крылом», — вначале был муж, потом сын. Был брат, но он погиб на фронте, и сиротку Катю тоже надо было взять к себе. Сейчас она была одна с пятью детьми. Она одна отвечала за их судьбу. По ночам мать не спала от тревожных мыслей. Потом решилась и пошла на завод, где раньше работал сын.

Там ей сказали, что завод эвакуируется со всем оборудованием на Восток, и предложили ехать тоже. Она вернулась домой, еще больше растерявшись. Двадцать три года она прожила в этом доме, здесь росли дети, здесь умер муж. Сейчас надо было ехать с чужими людьми, неизвестно куда.

Она решила ехать. Эшелон прибыл в город за Волгой.

Уже была зима, ветер кружил ледяную, колючую крупу. В степи, обдуваемой ветром, стояли громадные, недостроенные цехи. Мать поселили в бараке. Было тесно, негде сварить детям еду, спали на узлах.

Утром ее поставили на работу — очищать станки от ржавчины. Она пришла в белом платочке, аккуратная, степенная.

От холода распухали руки, немело все тело, казалось, что кожа примерзает к рёбрам. По мать не жаловалась. От всей ее степенной фигуры, от белого платочка веяло такой домовитостью, что продрогшим, усталым людям было приятно на нее смотреть. Мать возвращалась с работы и бралась за домашние дела.

Прошло время, — ее перевели на другую работу, уборщицей.

Завод достроили, — и мать взяли на работу в цех.

Вначале она так боялась, что у нее дрожали руки и на лбу выступал пот, хотя в цехе было холодно. Ей казалось, что она никогда не научится работать у станка. Это было мужское, серьёзное дело. Но она научилась и сама удивилась этому. Мастер хвалил ее, она смотрела на него, широко раскрыв глаза, удивляясь и его словам. По выходным дням она брала в стирку чужое белье, ходила мыть полы.

Дети помогали ей. Востроносая Лизавета уже знала все порядки в поселке, бегала за хлебом, за продуктами. Павка колол дрова, тихая сиротка Катя убирала в доме.

Трудней всего было с близнецами. Целый день они носились по двору, протаптывали валенки до дыр, влетали румяные, холодные и всегда хотели есть. Хозяйственная Лизавета с ужасом глядела на них, давала им хлеба и картошки, и они опять уносились, так топоча, как будто на лестнице шёл град.

Прошло несколько месяцев, и мать премировали на заводе. Она принесла деньги домой и долго глядела на них. И дети тоже смотрели с уважением, словно эти деньги были совершенно непохожими на обычные.

Наконец, настал день, — мать вместе с детьми возвратилась в Москву.

Увидев свою комнату и старые обои в цветочках, мать ничего не могла сказать, а только стояла и улыбалась. В выходной день она принялась за уборку. И когда она мыла красными, потрескавшимися руками двери, скребла полы, белила печку, — она испытывала счастье, и ей казалось, что самое трудное уже осталось позади.

Она сама была ответчицей за всю свою семью. На заводе ее ценили, начальники называли по имени-отчеству. Ее уважали, как мать большого семейства, государство давало ей пособие. Она пережила много трудного и тяжкого, жизнь и сейчас еще была нелегкой. Но дети были с ней, Василий был жив, и она получала от него письма. Когда ей было трудно, она всегда думала, что сыну на фронте ещё трудней и нечего ей жаловаться. И садилась писать сыну письмо, обстоятельное, с бесчисленными поклонами и неизменным уведомлением, что у нее все хорошо и ни в чем недостатка нет.

Сейчас она сидела за столом, окружённая своим многочисленным семейством, довольное, помолодевшее лицо ее сияло. Все дети были с ней, Василий вернулся, в дом вошла невестка. Мать не думала о том, что вынесла на своих плечах трудные годы, вытянула всю семью, как вытягивают в гору тяжёлую поклажу. Она не думала ни о заслугах своих на заводе, ни о том, чему научила ее война. Она сияла, глядя на стол, радовалась, что все так солидно, так прилично, и ей казалось, что нет детей лучше, красивей, умнее, чем ее дети.