В Белграде теперь много иностранных журналистов. Некоторые из них удивляются: откуда такое единодушие? Я много ездил по Югославии, исколесил ее от Альп до греческой границы, и меня не озадачивает это единодушие избирателей.
Небольшая страна, но как она многолика! Сейчас еще купаются в Адриатике, а в Словении уже снег. У крестьянина близ Любляны роскошный шкаф с книгами, а у македонца нет и койки, он спит на земляном полу. В Боснии кейфуют в кофейнях мусульмане, а рядом монастырь доминиканцев и православная церковь.
Разные дули ветры — с запада, с юго-востока, разные шли притеснители. Немец онемечивал, лютовали янычары и львиную долю брал старый венецианский лев. Преисполнены грации ренессанса ангелы Шебенека и по-византийски суровы фрески Охриды. Что такое Черногория? Океан камней, а рядом масличные рощи Далмации. Почему же повсюду я слышал одно слово «Тито?
Она была глубоко несчастна, эта прекрасная страна, она была разделена не горами, не реками, а хитростью одних и слепотой других. Правили ею низкие и бессовестные люди. Они не только угнетали своих рабов. Они их одурманивали.
Один раб обижал другого раба и думал, что он — господин. Государство держалось на держимордах. Государство было колонией для алчных чужестранцев, и когда загрохотали первые немецкие танки, государство распалось. В той воистину эпической борьбе, которая еще ждет своих поэтов, родилась новая Югославия.
Новое государство не могло дать сразу богатство или хотя бы достаток, но оно дало свободу, и когда люди в шести федеральных республиках восторженно скандируют «Тито, Тито», они вкладывают в эти два слова глубокий смысл: не только солдата — победителя приветствуют они, но и свое будущее. Выборы прошли так блистательно потому, что народ уже сделал свои выбор — задолго до 11 ноября, когда люди бросили не резиновые шарики, а ручные гранаты, когда они голосовали своей кровью.
Накануне выборов я был в Скопле. Македонцы принесли на большую площадь факелы, и пламя билось среди ночи, как бы передавая горение сердец. Это походило скорее на празднество, нежели на предвыборное собрание. А речи были короткие, и немного было речей — все слова были сказаны и в годы рабства, и потом, среди гор, на партизанских привалах...
День выборов прошел спокойно. Даже самые пылкие сдерживали себя. Все понимали свою ответственность и перед мертвыми, и перед детьми. Я сказал бы, что люди голосовали торжественно. Оппозиция, ощущая свое бессилие, агитировала за бойкот. Стремясь обеспечить тайну голосования и подлинную свободу выборов, правительство установило так называемые «пустые ящики». В Югославии вследствие большого количества неграмотных всегда голосовали не бюллетенями, а резиновыми шариками, которые бесшумно падают в урну. На урнах значились имена кандидатов. Рядом с ними стояли повсюду «пустые ящики», туда могли опускать свои шары граждане, не одобряющие политики Народного фронта. На этих «пустых ящиках» не было имен, вернее, на них было много имен: короля, Михайловича, Мачека, католических епископов. Таким образом, оппозиция участвовала в выборах: ее последователи голосовали за пустоту.
Почему же оказались почти пустыми эти пустые ящики? В жизни каждого человека бывают часы, когда он колеблется, прислушивается к любому совету, не знает, на что решиться; бывают и другие часы, тогда он непоколебим, не собьют его тогда с пути никакие силы. Не то ли бывает с целыми народами? Югославия знает, что для нее теперь один только путь, и она не колеблется. Инженер из Любляны, неграмотный горец Герцеговины, коммунист и демократ, православный священник и муэдзин, — все они голосовали за один список, потому что нельзя голосовать за смерть, когда после такой болезни в окошко смотрит жизнь. Один далматинец сказал мне показывая на «пустой ящик»: «Это могила». Мог ли опустить свой шар в такую могилу хорват? Он ведь знал, что позади «пустого ящика» династия, а значит, снова позор и горе. Мог ли уклониться от голосования серб? Ведь ему не простили бы этого жены погибших, зарезанных усташами. Кого удивит, что Словения единодушно голосовала за республику. Словенцы — один из самых передовых народов Европы.
Только в федерации они видят свое спасение. Может быть, колебались македонцы? О, нет, они слишком много пережили, их лишали самого простого права — быть самим собой. «Ты серб», — говорили македонцу сербские империалисты. «Ты болгарин», — возражали кобурги, и только в новой Югославии македонец стал македонцем. Разгадка голосования — в прошлом Югославии: человек, посидевший годы в тюрьме, знает цену свободы. И я видел крестьян, которые рано утром торопились к избирательным пунктам: «не опоздать бы», и я видел женщину, которая, не попав на поезд, шла тридцать километров пешком, «чтобы голос не пропал». И я видел народ, который голосовал так же, как он сражался: упорно и единодушно.
Впервые в Югославии голосовали женщины. Не легко было приобщить к государственной жизни отсталые районы Боснии, где еще сохранились мусульманские обычаи. Но и здесь совершилось чудесное превращение. Несколько дней тому назад маршал Тито выступил на огромном собрании в Сараеве. На площадь пришли тысячи мусульманок. Их лица были закрыты чадрами. Когда заговорил Тито, они сняли чадры — они открывали лицо своей жизни. Оппозиция куда больше надеялась на пассивность мусульманских женщин, чем на голоса сторонников Грола или Мачека. И оппозиция прогадала: женщины повсюду голосовали вместе с мужьями, сыновьями, братьями.
В одном селе я видел забавную карикатуру. Крестьянин, осёл и зеленая лужайка. Крестьянин спрашивает осла: «Почему ты не ешь травы?» Осёл отвечает: «Воздерживаюсь, жду заграничного фуража». Число воздержавшихся от голосования оказалось ничтожным. Неужели найдутся зарубежные резонёры, которые станут упрекать Югославию именно за то, что в ней оказалось слишком мало двуногих ослов?
Не время ли всем понять, что народ, дважды присягнувший свободе — и на поле боя, и перед урнами, нельзя поставить в угол или оставить без сладкого? Этот народ не только отважен, он зрел.