Там торжествовал порок, здесь — добродетель, там ниспровергали мораль, здесь ее возносят, там сходились и расходились, здесь никто не сходится и не расходится, — здесь все в высшей степени прилично. «Устраивает?!» «Нет, не устраивает», — отвечаем мы, — ни те герои, ни эти, ни та, ни эта мораль, ни ваш порок, ни ваша добродетель.

Больше всего не устраивает этот беззаботный переход от одной пьесы к другой. Пожалуй, это — самое печальное во всей этой истории.

Симонов представляет своих героев, как самых обыкновенных. — самый обыкновенный Алёша и самая обыкновенная Катя, словно на выбор взятые из зрительного зала театра Ленинского комсомола. И вот их история.

В первом акте Катя расходится Алёшей. Во втором акте Андрей сходится с Катей. В третьем акте Катя расходится с Андреем и сходится с Алёшей. В четвёртом акте Алёша сошёлся бы с Машей, — есть и Маша! — но он не сошёлся с Машей, потому что сошёлся с Катей. И все. Вся история «Обыкновенная история», — разводит руками автор.

Допустим, что «обыкновенная». Что же думает о ней автор? Думает ли он что «такова жизнь», сама «природа вещей», естественный человеческий быт? Или же он не доволен, намерен убеждать, разубеждать, ругаться, скандалить? Неизвестно, что он по этому поводу думает. Обо всей этой истории он рассказывает с «милой улыбкой», немного меланхолической, немного лирической, с лёгким вздохом... «обыкновенная история». Он больше всего заботится об этой улыбке. Не говорит определённо ни да, ни нет. Не горячится, не беспокоится, не тревожится. Он просто устанавливает — «обыкновенная история». Видимо, он хочет сказать, что он «художник», и его дело — «отобразить». Я, дескать, разобрался в интересующем вас вопросе, а вы уж сами решайте, что к чему.

Допустим, что в такой объективности художника — истина, но в чем же он разобрался? Почему разошлись Алёша и Катя? Они больше не любят друг друга? Неизвестно. Любили ли они друг друга раньше? Тоже неизвестно. Может быть, они жили не любя и вот наказаны, — и так в жизни бывает? Неизвестно. Любит ли Катя хотя бы нового своего мужа — Андрея? Ничего неизвестно. Но если неизвестно, почему они разошлись и сошлись, то завтра они опять могут разойтись. И отношения Кати, Алёши, Маши, Андрея — это как карты в колоде, которые можно тасовать как угодно, где угодно, сколько угодно, без конца. «Обыкновенная история», — ответит нам автор со своей неизменной улыбкой, искусственной, нелепой улыбкой.

Кстати, откуда эта улыбка, улыбка наблюдателя? Улыбка, ради которой автор легко жертвует всем, идёт на все, лишь бы оставить за собой эту улыбку?

Я перечитал симоновские стихи. Есть своя тема у этого поэта. Его герои — Суворов, Амундсен, Николай Островский, Матэ Залка, его герои — лётчики, путешественники, командиры, подпольщики, бойцы. Это мужественные люди, они сдержанны в своих чувствах, они немногословны, они предпочитают дело, они с улыбкой идут на подвиг, не требуя похвал. Все это прекрасно. Но надо полагать, что смысл жизни этих людей не просто в том чтобы обнаруживать своё мужество. Они вступают в борьбу во имя идей. Они не только солдаты, они и мыслители, — такими и должны быть люди, штурмующие старый мир, строящие новый. Но если цель — только показать мужество, то не станет ли это «мужество» позой, литературное изображение этого «мужества» стилизацией? Грозит ли подобная опасность Симонову? В стихах пока-что нет, в пьесе она налицо.

Симонов привёл на сцену своего излюбленного героя. — Алёша отличился в боях под Зеленой сопкой. Симонов столкнул его с повседневной жизнью, в созидании которой герой должен принять участие. Но Алёша уклоняется. На протяжении всего действия он главным образом молчит. Его спрашивают — как быть, он отнекивается. Ему задают вопросы, — он отмалчивается, отмалчивается принципиально. Он не хочет размышлять, рассуждать, разбираться, он боится потерять своё «достоинство», достоинство «мужественного человека», боится уронить свой «авторитет», авторитет «героя». С точки зрения такого «мужественного человека « и написана пьеса. Глазами Алёши автор взглянул на события, которые он сам вызвал из жизни, и не смог, не захотел с ними справиться. Он не вмешивается в эту жизнь. Можно ее решить и так, но можно и этак, самое большее на что автор согласен, — это улыбаться, сочувственно улыбаться. Он боится, что иначе он потеряет свою «мужественную» позу, он кокетничает этой позой.

Но при таком понимании мужества можно проиграть любое сражение. Симонов проиграл его в «Обыкновенной истории», он проиграл его, как сейчас увидим, и в «Истории одной любви».

Симонову сказали: вы должны были проповедовать социалистический быт, укрепление брака, не о том вы написали.

Автор на все согласился, лишь бы ему отдали то, что ему больше всего нравится. В пьесе «История одной любви» Катя уже не расходится с Алёшей и Андрей уже не сходится с Катей. Стоит только Кате взглянуть на Андрея, как автор предостерегает: стоп, «укрепление брака»! Стоит Андрею взглянуть на Катю, автор на-чеку: ни шагу дальше, «укрепление брака»! Алёша заглядится на Машу, — подальше от греха — Маша вообще убрана из пьесы — «укрепление брака»! Что же происходит в пьесе? Ничего не происходит! Алёша уезжает в командировку. Катя лежит на тахте. Андрей ходит вокруг тахты и «объясняется». Но сколько можно лежать на тахте, сколько можно ходить вокруг тахты? Если бы Алёша не поторопился приехать, публика, не дождавшись его, ушла бы из театра. Пьеса выдыхается на каждом шагу, и, чтобы поддержать в ней жизнь, автор поминутно впрыскивает ей очередную дозу, камфары: остроумная сценка, шутливый диалог, драматический диалог, чаепитие, игра в шахматы. Но сколько можно играть в шахматы? Дождавшись третьего действия, автор сдаётся и отпускает публику на волю.

Я не сочувствовал героям: ни Кате, ни Алёше, ни Андрею. Я сочувствовал актёрам — Серовой, Всеволодову, Оленину. Катя не может не подняться с тахты, не пойти навстречу Андрею, — завязка в обеих пьесах одинакова, только в одной она развязана естественно, в другой — оборвана в самом начале. Серова — Катя смотрит на Андрея взглядом, который как бы говорит: «Я бы рада, да ты сам видишь, укрепление брака!» Боясь, чтобы ей не посочувствовали, автор, принимает некоторые меры. Он компрометирует Андрея, делая по его адресу туманные намёки: Андрей, должно быть, карьерист, по-видимому, индивидуалист, бесспорно эгоист. Но обвинения эти голословны, они ничем не поддержаны, и актёр Оленин покорно сносит эти оскорбления, жертвуя собой ради «укрепления брака». С этой же целью включился в пьесу старичок Голубь, он суетится между Катей и Андреем, не доверяя им, опасаясь, как бы не вышло чего! Он кричит на Катю, кричит на Андрея, кричит на Алёшу, как будто криком что-либо докажешь.

Пьеса кончилась, так и не начавшись. Единственное изменение, впрочем, следует отметить. Алёша вначале не хочет поцеловать руку Кате, в конце он соглашается поцеловать руку Кате. Как это понять? Видимо, так: надо быть внимательными друг к другу, уважать друг друга, воспитывать хорошие супружеские отношения. Что ж, и это — тема, ежели только она не ограничена поцелуем в руку.

0 первой пьесе критика готова была сказать, что она проповедует «буржуазную распущенность». Что же проповедует вторая пьеса? Буржуазный брак, буржуазное «укрепление брака».

Для того ли свергалась буржуазная мораль, чтобы ее проповедовать? Для того ли издевались над буржуазным лицемерием, чтобы утверждать его? Разве в пьесе запрещение Кате уйти от Алёши не лицемерие? Разве запрещение Андрею полюбить Катю не лицемерие? Разве резонерство старичка Голубя не лицемерие? Разве лицемерный брак есть борьба с «беззаботным» браком?

Идея буржуазного брака насильно приковывала людей друг к другу, она не считалась с личными склонностями, с драмами, с трагедиями на этой почве. Она допускала адюльтер, измену, «любовный треугольник», — лишь бы нерушим был брак. Она освящала этот брак религией, моралью, интересами буржуазной собственности. Один только элемент здесь игнорировался — любовь. Любовь, которая является решающей в отношениях между теми людьми, которых имеет в виду Симонов. И не в том ли задача художника, чтобы воспитывать любовь, чувство любви, хотя бы для укрепления брака? Разве выражение «идеал любви» так уж смешно и старомодно, что его следует чураться? Воплотить этот идеал в искусстве, показать влюблённых девушку и юношу и сказать зрителю — будь, как они, — не есть ли серьёзная миссия художника? Разве борьба с легкостью отношений, с принципом «сойтись — разойтись», которые есть не что иное, как разложение буржуазного брака, должна вестись только законодательным путем? Где же место искусства?

В пьесе Симонова все есть, нет одного — любви. Нет любви Кати и Алёши, — есть «сойтись — разойтись», нет любви Андрея и Кати, — есть «сойтись — разойтись», нет ни страсти, ни ревности, ни страдания, ни причуд, ни странностей любви, ни любви, ни нелюбви. — есть «сойтись — разойтись». И не у одного только Симонова.

Возьмите многие написанные пьесы, фильмы, повести: любовь там только на словах, на деле же «сойтись — разойтись». Авторы их не прочь изобразить любовь, но изображают ее только для того, чтобы показать «бодрую любовь». При чем им важно только то, что она бодрая, а не то, что она любовь.

И вот герои бодро целуются, бодро обнимаются, бодро хохочут в лицо друг другу. Они симулируют любовь, в действительности же — «сходятся — расходятся». Неужели вот этого жаждет зритель?

Чем же объяснить повсеместный успех «Ромео и Джульетты» и «Отелло», сенсационный успех «Анны Карениной», которую начинают ставить, кажется, даже клубные драмкружки? Неужели только историческим интересом к тому, как жили люди в «определённую эпоху»? Не тем ли, что там изображена любовь, счастье любви, горе любви? Есть у зрителя этих спектаклей потребность в любви, есть вражда к изображению в литературе постылого, безрадостного «сойтись — разойтись».

Как «реагирует» на эту потребность писатель? Он пишет «обыкновенную историю». К нему обращены серьёзные лица. Он улыбается. Ему задают горячие вопросы. Он уклоняется от ответа, он соблюдает нейтралитет. Его, — писателя драматурга, поэта — поэта! — просят рассказать настоящую историю любви. Оп предлагает «сойтись — разойтись».

Что скажут на это молодые зрители и зрительницы этих пьес, этих фильмов? Надоели нам «обыкновенные истории», нехорошо, товарищ писатель, никуда не годится!