Давно ли письма гитлеровских головорезов были полны крикливого хвастовства? Увы, действительность заставила их поверить во многое, во что они не хотели верить.

Зима. Морозы. Героическое сопротивление Красной Армии в русские морозы сковали землю и души хвастливых вояк.

«Мы желаем одного, – пишет далее обер-ефрейтор Мильс, – увидеть Москву, но желаний бывает очень много, и не многие из них удовлетворяются. У нас осталось очень мало старых солдат, которые начинали войну. Четыре раза мы получали пополнения и все же не имеем полного штата, так как в каждом бою выбывало из строя больше, чем прибывало пополнения. Да, это – Россия! У русских отличные снайперы: у них на винтовках приспособлены бинокли. Самое страшное – это стрелки в лесах».

Старый головорез Мильс сокрушается: «В 1914–1918 гг. тоже была война. Но тогда в тылу можно было свободно отдыхать. А сейчас эго невозможно. Русские нам не дают покоя. Война идет не на жизнь, а на смерть, но иногда это даже хуже смерти...»

Суровая правда. Легко одетым, полуголодным, продрогшим на морозе немецким завоевателям все чаще и чаще смерть представляется избавлением от мук, которые они только начинают претерпевать.

Пленные, захваченные сейчас в боях на Волоколамском направлении, выглядят жалко: летние френчи и пилотки, головы повязаны платками: голодные, как звери. Каждый день затяжки войны подрывает моральное состояние германской армии. Пленные в один голос заявляют, что на зиму их обещали отпустить домой, поэтому, дескать, и зимнего обмундирования не выдала.

Старший ефрейтор 106-й немецкой дивизии Люэг Ноберт на допросе беспрерывно чесался. Его спросили:

– Почему вы, «культурная армия», так завшивели?

И пленный не без юмора ответил:

– У нашего генерала не меньше вшей, чем у меня, а я всего лишь обер-фрейтор.

Вот; выдержки из дневника того же Рудольфа Мильса:

«4/11.1941. Сильный ветер. Мы в деревне Михайловекое. Русские наступают. Русские захватили ближайшую деревню. Их волшебная пушки и минометы ведут сильную канонаду. Стало невыносимо. Дом, где находился второй взвод, сгорел. Батальонная кухня уничтожена. Много убитых и раненых. Из 9 роты выбыло 41 человек. Все роты сильно ослабли. У нас уже четвертый командир роты».

«5/11.1941. Ночь. Сильный мороз. Всю ночь русские наступали, многие дома сгорели. Много раненых. Много убитых. Надеемся, что скоро нас сменят. Слово «смена» стало для нас несбыточной мечтой. Скоро машины будут возвращаться на родину без людей...»

Мильс не продолжил своих записей – на следующий день он был убит.

По словам военнопленного ефрейтора Мейнерта из полка «Фюрер» той же дивизии СС, за время боев под Можайском и Рузой их дивизия потеряла 50 процентов своего состава. Особенно велики потери среди офицеров.

Немудрено поэтому, что крикливые заявления о быстром захвате Москвы сменились наставлениями совсем другого порядка. Унтер-офицер Ганн Курель, взятый в плен 12 ноября, рассказал, что 4 ноября на занятиях унтер-офицеров штабной роты старший лейтенант Ярик так об'яснял остановку немецких войск: «Москва очень хорошо защищена, а ее оборону взял на себя Сталин. Поэтому взять Москву пехотой в даже танками невозможно».

В боях на дальних подступах к Москве немецкие войска получили уже немало серьезных ударов. Но это только начало – и не один десяток тысяч гитлеровской сволочи мы истребим на подступах к Москве.