Все старые петроградцы так ясно помнят этот апрельский вечер и так рассказывают о нем, что мы люди младшего поколения, тоже как будто сами видели и сами помнили эти радостно возбужденные толпы в кожанках и лоснящихся кепках, этих красногвардейцев, матросов и солдат Московского, Преображенского и других полков, этот мощный гул «Марсельезы», поток знамен и прожекторов, — всю эту волнующую встречу вождя с народом, озаренную предчувствиями небывалой борьбы и победы. И, конечно, именно поэтому памятник Ленину у Финляндского вокзала для всех нас не просто памятник, а вечно живой символ нового Ленинграда, новой человеческой эры...

В первые дни Отечественной войны, когда внезапно затих шум работы в недостроенном здании рядом с памятником, мимо него, отражаясь в граните постамента, на Финляндский вокзал, на фронт прошли десятки тысяч вчерашних строителей.

Без знамен, без песен и оркестров подходили они к вокзалу, но, покидая город, последний свой взгляд бросали именно на того, кто, стоя на военной машине в штатском пальто, с обнаженной головой, как будто последним в городе провожал их и еще вдохновеннее, чем тогда, в 1917-м, звал к борьбе и победе...

А горожане, в это время уже начали плотно, бережно и спешно укрывать памятник песком, досками и землею... Но даже скрытая от глаз ленинская рука все равно трепетала над этой площадью, как раньше. А площадь стала необычной.

Волею обстоятельств получилось так, что это одно из самых священных ленинских мест в Ленинграде в дни обороны города стало одним из самых горячих плацдармов общеленинградской борьбы. Ведь Финляндский вокзал был в осажденном городе единственным вокзалом, который работал почти без перерыва под непрерывным еще, ожесточенным прицельным огнем противника. Здесь был конечный пункт «дороги жизни», — потому что тысячи автомашин, пройдя через Ладогу, сгружали боеприпасы, продовольствие, боевое пополнение и многое другое на нашем берегу, и отсюда все шло в город уже по железной, единственной дороге на единственный действующий ленинградский вокзал — на Финляндский. Сюда в феврале 1943 года после прорыва блокады пришел первый поезд — прямо с Большой земли, проскочив по «коридору смерти» вблизи только что отбитого нами Шлиссельбурга, и потом долгое время пассажирские и грузовые составы приходили именно сюда, на Финляндский вокзал… Здесь было очень опасно, очень «шумно» и необычно — для блокады — людно... И каждый человек, отбывающий с этого вокзала или прибывающий в город, неизменно первый свой взгляд обращал на дощатую постройку, возвышающуюся вместо живого любимого памятника, и каждый думал, что день, когда этот памятник вновь появится перед глазами, будет очень торжественным днем.

Ленин неотделим от жизни великого города. И тут речь идет уже не о памятнике, а о нем самом — великом учителе, вожде, гении и человеке. За годы блокады мы ощутили это с такой силой, что об этом так же трудно рассказывать, как о самой жизни, потому что надо говорить решительно обо всем. Но сейчас, в дни победы, особенно вспоминаются, например, свирепые дни вражеского штурма Ленинграда осенью 1941 года: уже одно сознание, что «мы — граждане города Ленина», вооружало и воодушевляло ленинградцев безмерно, а его слова, обращенные в октябре 1919 г. к рабочим и красноармейцам Петрограда, звучали для ленинградцев не историей, а боевым приказом, написанным и отданным только что, именно в эти дни.

«Товарищи! Вы все знаете и видите, какая громадная угроза повисла над Петроградом… решается судьба Петрограда, решается судьба одной из твердынь Советской власти в России... Бейтесь до последней капли крови, товарищи, держитесь за каждую пядь земли, будьте стойки до конца... победа будет за нами!»

— Победа будет за нами, — говорил нам Сталин словами Ленина.

— Победа будет за нами, — повторили ленинградцы. И не случайно в те дни, словно внимая ленинскому призыву к рабочим и красноармейцам Петрограда, — ленинградцы, народоополченцы Московского и Нарвского районов, уходили на фронт со знаменами 19-го года, на которых было начертано: «Умрем, но не отдадим красный Питер».

В те дни мы бережно укрывали памятник. Ленину песком, землей и досками… Затем снег первой блокадной зимы Он плотно, надолго скрыл и землю, и доски вокруг памятника, — и огромный, высокий, странной формы сугроб высился против Финляндского вокзала…

Но, как в исступленные дни штурма, так и в страшные, казавшиеся нескончаемыми дни голодной блокады мы приникали к слову Ленина, как к живому источнику мужества и силы. Мне не забыть, как в 1942 году, в очень тяжелые дни, собирались мы на политзанятии на заводе «Электросила», всего в нескольких километрах от немцев... Здесь были мастера, начальники цехов, партийные работники завода. Это были необычные политзанятия, — мы не занимались на них историей, эти занятии были похожи больше всего на продолжительный, тихий митинг, мы говорили на них о наших днях и делах, о нашей войне, мы вчитывались в каждое слово сталинских речей и приказов, к 23 февраля 1942 г., например, и часто, очень часто обращались к Ленину… И, помню, когда мы читали его письмо к питерским рабочим — «О голоде», почти невозможно было отделаться от ощущения, что он присутствует здесь, в этой комнате парткома, дрожащей от близких взрывов немецких снарядов и нашей контрбатарейной стрельбы, в комнате, где порой так отчетливо был слышен пулемет, что мешал беседовать. Он присутствует здесь, — «как живой с живыми говоря» — о самом главном, простом и злободневном...

Ленин говорил, — прямо тем, кто сидел здесь, — старому производственнику, мастеру Чертку, парторгу В. Скоробогатько, работнице Новиковой, молодому начальнику цеха Иконникову и многим другим, — он говорил: «Питерские рабочие — малая часть рабочих России. Но они — один из лучших, передовых, наиболее сознательных, наиболее революционных, наиболее твердых, наименее податливых... на бесхарактерное отчаяние, на запугивание буржуазией отрядов рабочего класса и всех трудящихся России»...

И всем хотелось оправдать доверие Ленина... А он говорил дальше, он предлагал нам великий «крестовый поход» против спекулянтов, дезорганизаторов. взяточников, нарушителей строжайшего государственного порядка. Он говорил, что лишь величайшей организованностью можно преодолеть страшные тяготы голода и разрухи.

«Это сделать потруднее, чем проявить героизм на несколько дней..., — учил Ленин. — Героизм длительной и упорной организационной работы в общегосударственном масштабе неизмеримо труднее, зато и неизмеримо выше, чем героизм восстаний»...

Тот длительный, трудный, упорный и высокий героизм, которому учил Ленин, проявил весь коллектив его города и в дни блокады, и сейчас, в дни победы, в дни восстановления, когда вновь свободно и властно устремлена вперед и зрима всем рука Ленина, стоящего на бронзовом броневике у Финляндского вокзала...

...И все-таки кажется нам, что мы придем именно к этому памятнику с цветами, с тысячами красных знамен, в громе оркестров, с грозными и радостными песнями, все придем — дети, воины, женщины, старые петербуржцы и молодые ленинградцы... И кажется нам, что это будет очень, очень скоро…