Мы ехали по следам боев одного партизанского отряда. На машине рядом с нами сидел командир этого отряда. Возле небольшого, свободного от зарослей, залива он попросил остановить машину.

— Здесь живет мой партизан, — сказал командир отряда, указывая на маленькую ветхую избушку, примостившуюся у самой воды.

Пригнувшись, мы с трудом пролезли в узкую дверь дома. Посредине комнаты мы увидели громадного мужчину с большой головой и веселыми карими глазами. Он был бос, в широченных штанах и в куртке, из которой можно было легко сшить две-три рубахи обыкновенным смертным.

— Заходите, будем знакомы, — приветливо улыбаясь, сказал он и, шутливо шаркая босыми ногами, представился: — Лейб-гвардии артиллерийского полка, старший унтер-офицер.

Гвардеец-рыбак занимал собою почти половину комнаты. Могучим баском он рассказал нам о делах партизанского отряда и в заключение посоветовал проехать в деревню Зеленка.

— В деревне живут только русские. Поезжайте, они будут рады встретиться с земляками.

Обогнув южную оконечность начавшего волноваться озера, мы повернули на запад и вскоре выехали к озеру Запсе. Здесь, в узком дефиле между двух озер, примостилась разыскиваемая нами деревушка. В ней было всего девять дворов. Дома, растянувшиеся по правую сторону дороги, были небольшие, ветхие, с почерневшими соломенными крышами. Некоторые из них были настолько древними, что казались необитаемыми. Слева к дороге подступало широкое озеро, по которому с глухим шумом гуляли большие волны с белыми гребнями.

У третьего дома «виллис» с шумом остановился и окутался клубами сизого дыма. Выбежавшие было дворовые псы, увидев столь необычное в этих глухих местах зрелище, трусливо поджав хвосты, скрылись за надворными постройками. На улицу высыпало десятка два босоногих, белоголовых ребятишек. Они выстроились вдоль стен домов и издали наблюдали за нами.

Из крайнего дома вышел высокий, стройный бородач, одетый в блестящую от рыбьей чешуи робу. Окладистая русая борода наполовину скрывала его лицо, и только голубые глаз выдавали молодость рыбака.

Здесь же, у машины мы познакомились.

— Русский я. Панкрат Никифоров. Трое нас братанов: Андрей, Поликарп да я, — сказал рыбак, растягивая слова. — Семьдесят две души здесь в деревне, все русские.

Вскоре возле нас были все Никифоровы, Пономаревы, Алферовы, появилось несколько женщин, подошли ближе ребята. Несмотря на присутствие почти всего населения деревни, разговор как-то не клеился. Русские люди, заброшенные судьбою в этот глухой озерный край Литовской ССР, на самую границу Польши, смотрели на нас удивленно. Взгляд у многих был пытлив, насторожен, и трудно было понять, о чем они думают. Рады ли появлению в их деревне земляков.

Ветер крепчал. Волны, подкатываясь к берегу, с шумом ударялись о стенки большого ящика, прочно закрепленного в озере. Поднимаясь вверх, брызги рассыпались на мельчайшие капли, и ветер бросал их в наши лица.

— Что это у вас в ящике? — спросил мой спутник.

— Здесь-то? В ящике? Рыбку мы храним, которая живая, — запел Панкрат. — Посмотрите, полюбопытствуйте.

Откинув крышку ящика, Панкрат вытащил толстую полуметровую щуку. Я заметил, что в это время глаза у рыбака повеселели, стали добрее, приветливее. Поднятая вверх щука извивалась в корявых и сильных руках Панкрата. За щукой из ящика появился карась. Его размеры были столь велики, что он больше походил на заслонку от русской печи, чем на рыбу.

— Вот так и живем, — сказал Панкрат, плотно закрывая крышку ящика. — Отцы и деды так жили, и мы так живем. Рыбу ловим, продаем, да тем и кормимся. Только и живности имеем, что в ящике, да птица во дворе. Ни коня, ни земли. Другой раз руки чешутся, к земле тянутся. Да где взять-то ее? Кругом вода да болото, а на удобных местах кулачье да помещики устроились. В 1914 году пришлось нам в Расее побывать. От войны в Саратовскую губернию отходили. В ту пору мальчонкой я был. Ох, и много же земли видели. Там и за плуг подержаться довелось. А здесь что? Рыба да птица. Вот она, жизнь, какая. Эх, да что и говорить. Пойдемте в избу.

В тесную избушку набилось много народу. За столом под божницей по-хозяйски уселся коренастый рыбак лет пятидесяти шести. По правую руку, вдоль стенки, на широкой неокрашенной скамье расселись бородачи братаны Никифоровы, с другой стороны — гости.

Из рассказов рыбаков мы узнали, что живущие в деревне Зеленка люди являются потомками переселившихся сюда несколько сот лет назад русских. Сквозь века пронесли они в чистоте и сохранили свой язык нравы, обычаи. Перед нами были люди Петровской Руси. Больше всех говорил коренастый рыбак.

— Чтобы какой парень на стороне женился или девка из дому ушла. Этого у нас нет и в заведении. Мы — русские. Мало нас здесь, да в Расее много, потому и должны блюсти себя, в строгости содержать, — философствовал рыбак. — Вот ты прикинь-ка, землячок, на моей памяти мы два раза под немцами были, под польскими панами проживали, на литовских помещиков и кулаков хребты гнули. Как тут поступить? Каждый ворог по-своему пытался переделать нас. Что бы сталось с русским людом, когда бы он характера своего не выдержал, смалодушничал, роду племени, народу своему изменил? Хорошего мы тут мало видали. Под советской властью несколько месяцев ходили, не распробовали еще, а тут и немцы снова нагрянули. Всякого было. Иной раз так туго приходилось в эту пору, что камень бы на шею да в самом глубоком месте в озеро вниз головой. Так-то вот. Пришли вы. Мы рады, от души и сердца сказываю. Пронесем голубушку.

Пронесли. Кто-то предложил песню. В центре внимания оказались братья Никифоровы. Вел песню Панкрат. Приятным грудным голосом он выводил:

Пели все — и старые, и малые. Мы сидели, как зачарованные, и внимательно слушали старинную русскую песню в столь необычном исполнении. В мелодии чувствовались необычайная сила и уверенность и в то же время выношенная веками грусть, боль и надежда на светлое будущее.

— Так только у нас поют, — сказал Панкрат, поднимаясь.

И это было верно. Страшная тоска по родине улавливалась в каждой ноте песни. Люди, которых немцы обрекли на поголовное истребление и уже согнали для этой цели в специальные лагери, — эти люди снова вернулись к жизни. Освобождение им принесли народы Советского Союза, и среди этих народов — русский народ, далекий для них, но родной и близкий. И, может быть, поэтому с особой выразительностью звучали слова песни: «Как бы мне, рябине, к дубу перебраться».

Через два часа мы уезжали. Все население деревни провожало нас. Панкрат Никифоров, пожимая на прощанье руку, сказал:

— Спасибо Красной Армии, к жизни нас вернули.

А потом, подумав, тихо спросил:

— А как, можно будет возвернуться в Расею, к земле. Примут нас аль нет?

— Примут, дорогой, примут.