Двенадцатый час. Город тих и пустынен. Безлюдны прямые улицы, замерли просторные площади. Ни огонька, темно. Холодный ветер налетает порывами, разметая колючую снежную пыль. Звучат раскатистые залпы. На низких облаках вспыхивают, как зарницы, отблески выстрелов. Это бьют по врагу с фортов и с кораблей. Порою совсем близко раздается разрыв. Немцы обстреливают город.

В старые времена летописец назвал бы XXIV год существования советского строя черным годом для нашего народа и всего человечества. Но во всей истории трудно подыскать аналогию тому, что творится сейчас. Даже монгольское нашествие при всей своей разрушительности носило более человеческий характер в сравнении с ничем не оправданным нападением фашистских орд на Советскую страну, с их изуверством и вандализмом. Фашисты, используя все достижения науки и техники, бросили на нашу страну свои бронированные полчища, разрушая и уничтожая на своем пути все материальные ценности, истребляя все живое. Какое издевательство над здравым смыслом: наука и организационные способности немецкого народа служат самым реакционным, самым антинародным целям, направлены к тому, чтобы в корне убить все прогрессивное в человечестве, чтобы ввергнуть народы в пучину беды и рабства во имя мирового господства германских империалистов.

Об этом нельзя рассказать. Это нужно видеть, чтобы понять и поверить. Мы, пишущие об этой войне, о подвиге армии и народа, мучительно ищем слов, которые хоть в тысячной доле могли бы передать то, что делают наши люди на фронте. Слова бледнеют, теряют значение перед виденным. Если бы найти слово, горячее, как кровь, короткое и точное, как пушечный залп, великое, как мысль человека, идущего на смерть! Нет пока таких слов. Жизнь фронта неизмеримо выше, рядом с нею слова выглядят карликами у ног великана.

Мы всё запомнили в этот исторический вечер: и длинный ряд матовых люстр, освещающих зал, и настороженную, притихшую массу, устремленную вперед, к трибуне, полной мирных цветов, и великого человека нашего времени, который поднялся на трибуну оратора... Пять, десять, может быть, пятнадцать минут возгласы и плеск ладоней не давали ему начать свою речь.