Германия была окружена глухой стеной. До мира едва доходили стоны ее концлагерей. По столицам Европы разъезжал гладенький Риббентроп. Мало кто заглядывал в черную душу свежевыбритого коммивояжера. Иногда немцы показывались на международных выставках: вежливые приказчики раскладывали прекрасно изданные книги. Посетители не смотрели, что там напечатано. Вместо фотографий воспроизводили старые портреты. Думая о Гете, забывали о Гитлере, помня Шиллера, пренебрегали Геббельсом. Наивные люди полагали, что Германия — страна, а она стала огромной воровской организацией. Думали, что немцы — народ, а они стали многомиллионной бандой.

Сначала я считал брошенные немцами машины, потом запутался. Их были сотни. Нагло и жалко глядели на восток морды пушек. Как пойманные слоны, послушно плелись немецкие танки. Я вспомнил слова берлинской сводки: «Мы добровольно укоротили фронт...» Чудаки, они укорачивают костюм вместе с мясом. «Укорачивают» и мимоходом теряют танки.

По случаю Нового года Адольф Гитлер обратился к немецкому народу с посланием. Тон послания чрезвычайно меланхоличный. Чувствуется, что автор не мог отвязаться от мыслей о Керчи и Калуге.

Год году рознь. Бывают годы тихие и дремучие. Люди проводят новые дороги, пишут романы, открывают сыворотки. Блаженно улыбаются новорожденные, и старики умирают от старости. Бывают и другие годы, они сразу выглядят, как даты. Их трудно пережить, и забыть их не дано. Таким останется в нашей памяти год 1941-й.

Целую ночь бушевала январская вьюга. Мелкими косыми хлопьями падал снег на ровное поле аэродрома; в лесу глухо стонали тонкие ели. И в землянке было на этот раз холоднее, чем обычно. Летчики часто просыпались, подходили к маленькой железной печурке, бросали в нее сырые дрова. Только один Боркун лежал неподвижно в эту вьюжную ночь. Он лежал на спине с широко открытыми глазами глядел на тускло мерцающий в углу фонарь.